Прошло почти два месяца с тех пор, как резервная радиорота выехала из Москвы, но Варя никак не могла забыть того вечера, как она попала в комендатуру города. Дежурный военный комендант долго строжился над ней, хотел приписать ей самовольную отлучку, но в это время кто-то позвонил, и комендант смягчился:
— Значит, вы из резервной радиороты, проситесь на фронт?..
— Да, — ответила Варя.
— Тогда идите в свою роту и больше не попадайтесь мне на глаза…
— Спасибо, — сказала Варя, поняв, что комендант принял такое решение по звонку, вероятно, того самого всевластного Владика, сынка какого-то крупного начальника.
«Ловелас, он мог оторвать меня от роты и тогда еще труднее было бы прорваться на фронт», — содрогаясь, вспоминала Варя.
Ни на минуту не покидала ее уверенность, что она найдет Леню на фронте, и это будет как раз в тот час, когда ему грозит опасность. Однако рота медленно, очень медленно продвигалась вперед. Ну зачем, скажем, надо было стоять три недели под Варшавой, зачем почти столько же в другом малоизвестном городе, который по-польски называется не то Шедлец, не то Седлец. Резерв есть резерв — сиди и жди. Только вчера вечером какой-то майор, прибывший в роту из штаба фронта, вызвал десять радисток из резервной радиороты. Он сказал, что надо собираться в путь. Кажется, в действующие части. «Кажется» потому, что он ничего толком не объяснил. Девушки собрались быстро. Через полчаса Варя уже заняла место в автобусе.
Вид у нее был усталый, почти больной. Темноватые пятна на обмороженных щеках уже не скрывались румянцем. Дни и ночи она сидела в маленькой безоконной будке радиостанции на автомашине. Варе было приказано следить за радиосигналами на той самой волне, на которой еще там, на курсах, она поймала переговоры о золоте неизвестных радистов. Их почерк, вкрадчивые точки и тире она легко отличала от множества других и все новые записи немедленно передавала лично командиру роты. Она не знала, что переговоры неизвестных радистов были связаны с исполнением прямых директив начальника канцелярии нацистской партии Мартина Бормана, который втайне от Гитлера готовил себе убежище где-то в Южной Америке. Золотые слитки, принадлежащие австрийскому правительству, теперь стали его личной собственностью, и он старался запрятать их так, чтобы никто, кроме него, не воспользовался ими. Лишь контрольными сигналами по эфиру через день он давал о себе знать и проверял надежность связи. Так длилось недели три. Потом Варе объявили благодарность и сказали, что теперь все ясно — можно отдохнуть. Но Варя и не думала отдыхать. Под видом усиленной тренировки по приему радиограмм на слух она путешествовала по эфиру, что-то искала. А что — и сама не знала. Слушала бесконечные «ти, тата, ти». И, как бы блуждая по миру, Варя ловила знакомые и незнакомые слова, шифрованные тексты, группы цифр. С замиранием сердца прислушивалась она к перекличкам фронтовых радиостанций, к едва уловимым сигналам полковых и дивизионных радистов.