— Ну-ну, — буркнул Василий. Ему было не по себе. «К чему этот проныра завел такой разговор?»
А Миша на все был готов, лишь бы не молчать. Любил он поговорить простодушно и открыто.
Взяв нательную рубашку, Василий отвернулся от Миши, и прежде чем всунуть руки в рукава, накинул на шею шелковую ниточку с черным комочком величиной, как заметил Миша, с майского жука.
— Что это? — спросил Миша.
— Щепотка сибирской земли, — ответил Василий, — ношу ее как крест на груди.
Мише это понравилось: «Все же он патриот земли сибирской». Миша не знал и не мог знать, что в черной тряпочке была завернута не земля, а небольшой самородок громатухинского золота.
На фронт Василий уходил с двумя третьяковскими самородками, хранил их как талисманы счастья, но с одним пришлось расстаться совсем недавно: подарил генералу Власову, иначе тот отобрал бы оба; последнее время Власов стал жадным на золото, даже приказывал обыскивать офицеров и солдат, которые не хотели сдавать ему золотые вещи…
Послышались шаги командира полка. Миша хорошо знал его походку: шагал Максим широко, размашисто, стремительно. Дверь открылась, и Василий бросился к брату… Максим развел руками, обнял брата и приподнял его, как ребенка. В этих могучих тисках Василий и впрямь почувствовал себя маленьким, беспомощным и беззащитным. Слезы подступили к его горлу, он разрыдался. Худые плечи его тряслись, головой он прижался к груди брата.
— Что с тобой? — спросил Максим, растерявшись. У него задрожали губы.
Так они стояли, взволнованные и напуганные этой встречей. Наконец Максим легонько и ласково оттолкнул Василия.
Братья сели за стол.
— Ну, Миша, корми нас, — непривычно громко сказал Максим. — Гость-то наш, небось, проголодался.
Василий наморщил лоб: не до еды ему сейчас. Но Максим с хитрой улыбкой кивнул на фляжку с водкой. Разливая водку по чашкам и раскладывая закуску по тарелкам, ординарец с удовлетворение подметил: майор улыбается — редкий случай! — значит, на душе у него хорошо.
Братья выпили по чарке и потянулись к закуске. Миша, убежав на кухню, задержался там: пусть братья поговорят с глазу на глаз. Вернулся он через полчаса. Разговор между братьями шел суховатый, какой-то несвязный, словно они еще не смогли разговориться по душам.
Вопрос — ответ, вопрос — ответ.
— Из дому-то что-нибудь пишут?
— Пишут. Все нормально.
— А у меня почти три года от них ни весточки…
— Потому что сам не писал.
— Как не писал? Писал. Неужели мои письма не доходили? К нам, правда, редко, но прорывались самолеты, и мы отправляли с ними наши письма. Ответов не приходилось ждать, но о себе весточки давали.