— Не стоит кричать, — ласково шепнул кореец и нагнулся прямо к моему лицу. Я видела хищные раскосые глаза. Кошачьи — хитрые, опасные. В глубине зрачка плясало пламя, и я понимала, если ослушаюсь, оно вырвется наружу и тогда… я не знала, что случится тогда, но боялась этого так сильно, что даже живот скрутило.
— Что тебе нужно? — повторила я и сглотнула, чувствуя, как дрожат и подгибаются колени. Я бы упала, если бы меня не держали за плечи. Страх липкий, гораздо более острый, нежели ночью, сковывал, заставлял дышать прерывисто. Вонгви я боялась абстрактно. Не знала, что они могут со мной сделать, а вот на что способны несколько отморозков, могла представить отчетливо. Остро ощущая собственную беспомощность, я начала впадать в панику, пыталась вырваться, задергалась, но ничего сделать не смогла. Только плечи сжали сильнее, заставив снова вскрикнуть от боли.
— У тебя есть нечто… — начал парень, осторожно проводя лезвием плашмя по моим губам, а потом спустившись по подбородку к горлу. — То, что принадлежит… — Он замер, и я думала, что он скажет «мне», но парень с некоторым усилием произнес: — Моему саджин-ниму.[4] Эту вещь он искал очень долго. Если ты отдаешь ее, останешься жить… нет — мы отберем силой. В этом случае ты умрешь. Ты ведь не хочешь умирать?
Я судорожно сглотнула, боясь даже помотать головой, и пискнула:
— Не понимаю…
Не представляла, кто такой саджин-ним, но по голосу чувствовала — кто-то важный. Пугающий меня парень с кошачьими глазами словно принюхивался. Он наклонился так близко, что я могла разглядеть жесткие ресницы и почувствовать едва уловимый запах дорогого табака.
— Понимаешь! — словно припечатал он. — Я уверен, что ты понимаешь. Вряд ли у маленькой глупой агасши[5] так много антикварных вещей с Востока, с которыми в последнее время случилось нечто странное… Правильно ведь? Или ты хочешь меня удивить и скажешь, будто у тебя где-то припрятана целая сокровищница?
Нож повернулся, и теперь в горло упиралась острая кромка — нажмет посильнее — и все: «Прощай, Лика Романова!» Парень заметил в моих глазах страх и с нехорошей улыбкой чуть надавил, заставив лезвие впиться в кожу. Из глаз брызнули слезы, но не от боли, а от ужаса и невозможности что-либо изменить. Я себя чувствовала совершенно беспомощной. Шею обожгло — боль не сильная, но я ощутила, как по коже потекла теплая струйка крови.
Кореец посмотрел мне прямо в глаза, убрал нож, а потом наклонился и медленно провел языком по шее, слизывая кровь. Я содрогнулась от отвращения и ужаса, дернулась, но мне не дали отстраниться.