— Зачем это, Яна? Что ты хочешь делать с оружием?
— Подарить княгине! Я так решила.
— К… княгине?
Яна по-детски рассмеялась:
— Долго мы ещё будем испытывать терпение любезной повелительницы машины?
Липотин молча стоял, вцепившись в спинку своего кресла, и взгляд его почему-то сразу потухших глаз затравленно блуждал между мной и Яной. Время от времени он в каком-то тоскливом замешательстве обреченно поводил головой.
Вот и всё. Практически больше ничего и не было сказано. Мы подхватили плащи и шляпы и направились к выходу; я шёл, безо всяких на то причин ощущая в душе гнетущую скованность, мне кажется, даже в движениях моих появилось что-то шарнирное, неестественное…
Спустились вниз, перед нами гибко и бесшумно скользил высоченный шофер.
С сиденья лимузина Асайя помахала нам рукой. Странно, даже это приветствие княгини, такой всегда грациозной, показалось мне каким-то деревянным и вымученным.
Мы уселись в салон машины.
Буквально каждый волосок на моей коже вздыбился, и каждая клеточка моего тела, казалось, надрывалась в отчаянном крике: «Не надо! Не надо ехать!»
Но мы, парализованные, как мёртвые марионетки, уже провалились в податливо мягкие кресла и отдались на волю сидящего за рулем трупа. Так началась наша вторая увеселительная поездка в Эльзбетштейн.
Всё, что я пережил во время той прогулки, скованное ужасом в одну прозрачную ледяную глыбу, так и осталось в моей душе вечным настоящим; «вот уже проносятся мимо склоны, покрытые сплошными виноградниками, обрываясь круто вниз, они принуждают пенящийся на дне узкой расщелины поток извиваться самым немыслимым образом, шоссе, бегущее по краю, тоже выписывает вслед за ним весьма прихотливые зигзаги; иногда, в промежутках, становится виден нежно-зелёный, без единой складочки луговой плат — и в ту же секунду луга исчезают в пыли и пляшущих солнечных бликах, от которых рябит в глазах, сменяясь клочком деревни, оборванным сумасшедшей скоростью нашего „линкольна“ или смутной неопределенной мыслью, смазанной тем же неистовым вихрем; тревоги, опасения, страхи — все осталось позади, подобно жухлой листве, унесенной безжалостным осенним сквозняком, даже предостерегающие крики души уже не слышны — пустота, вакуум и усталое, отрешенное недоумение безвольных, разом обессилевших чувств…
Автомобиль подлетает к покосившимся, но по-прежнему гордо устремленным ввысь башням Эльзбетштейна и, описав головокружительно рискованный вираж, чудом не закончившийся для нас на дне расщелины, встает как вкопанный, с дрожащими от ревущего мотора боками, перед глубоким порталом внешней крепостной стены.