«СЕРЕБРЯНЫЙ БАШМАЧОК» БАРТЛЕТА ГРИНА
Какой-то одетый во все чёрное человечек в полном одиночестве вошёл в нашу камеру, слабо освещенную первыми утренними лучами. Был он ниже среднего роста и, несмотря на свои округлые формы, чрезвычайно подвижен. В ноздри ударил острый запах, исходящий от его чёрной сутаны, полы которой развевались в разные стороны. Воистину, пахло хищным зверем! Этот круглолицый, розовощекий пастырь — ни дать ни взять безобидный пивной бочонок, если бы не особая неподвижность затаенно-надменных глаз, — этот невзрачный слуга Божий без каких-либо отличительных знаков и без сопровождения — если оно и присутствовало, то до поры до времени оставалось невидимым — был, это я понял сразу, Его преосвященство сэр Боннер, Кровавый лондонский епископ собственной персоной! Бартлет Грин сидел нахохлившись напротив меня, ни один мускул не дрогнул на его лице, и только глазные яблоки медленно и спокойно двигались, ловя каждое движение опасного посетителя. И вдруг весь мой страх куда-то испарился, теперь и я, следуя примеру истерзанного главаря ревенхедов, хладнокровно выжидал, не обращая ни малейшего внимания на мягко расхаживавшего взад и вперед епископа.
Внезапно резко повернувшись, тот подошел к Бартлету и, легонько толкнув его ногой, грубо прорычал:
— Встать!
Бартлет и бровью не повёл. Его косой, исподлобья, взгляд, направленный снизу вверх на мучителя его тела, смеялся, а голос, идущий из глубины широкой грудной клетки, насмешливо передразнил начальственный рык:
— Вот он, трубный глас! Только слишком рано, мой пузатый архангел, ещё не пробил час Воскресения мертвых. Ибо, как видишь, мы ещё живы!
— Вижу, вижу, исчадие ада, и зрелище сие наполняет душу мою отвращением! — ответствовал епископ кротким, елейным голосом, который резко контрастировал как со смыслом его слов, так и с грозным рычаньем пантеры, прозвучавшим вначале. Его преосвященство вкрадчиво заурчал: — — Послушай, Бартлет, неисчерпаемо милосердие Господне, как и неисповедимы пути Его, быть может, и тебе предопределено высшим промыслом обращение и — покаяние. Облегчи душу твою чистосердечной исповедью, и отсрочено будет низвержение твоё в пылающие смоляные озёра ада, а возможно, и вовсе отменено. Времени, чтобы покаяться, у тебя в обрез.
В ответ раздался приглушенный, характерно гортанный смех Бартлета Грина. Я видел, как епископ содрогнулся от сдерживаемой ярости, однако своими эмоциями Его преосвященство владел великолепно. Он только сделал один маленький шажок к этому изуродованному пыткой комку человеческой плоти, которая на скользких от плесени нарах содрогалась в приступе почти неслышного смеха, и продолжал: