Красавец. Богатырь с крепкой, каштанового цвета бородой и чистыми, зоркими глазами морехода.
Я встретился с ним на исходе второго года войны в Геленджике. Он пережил два ранения, контузию, а выглядел молодцом. Между прочим, двести пятьдесят дней обороны Севастополя для него и его команды были днями непрерывного хождения по смертному полю.
Записи мои, сделанные в то время, были не очень разборчивы: слова – одни полностью, другие какими-то обрубками. Но хотя мои записи не похожи на древнеперуанские письмена, как известно состоявшие из узлов, мне пришлось попотеть, прежде чем я их прочел и восстановил картину того времени.
К сожалению, многое тогда писалось в неподходящих для этого занятия условиях и поэтому многое делалось с расчетом, что память подскажет. Оно, конечно, так и было, когда писалось для газеты – туда ведь шло все горяченькое.
А каково теперь, спустя двадцать пять лет?!
Я с сожалением опускаю многие детали биографии Никитюка из-за опасения, что это отвлечет от нити повествования. Тем более что биография Никитюка почти классическая для людей деревни начала двадцатых годов: хлеба не досыта, денег ни гроша, зато полно ртов, а у отца две руки.
К счастью для Никитюка, он родился и крепышом к тому же, поэтому в четырнадцать за взрослого плавал на рыбачьих каюках на Буге, а пятнадцатилетним работал в кузнице, и в николаевских степях подпаском, и даже перед призывом на шахте имени ОГПУ в Нецветае, где Никитюк поначалу уголек рубал, а потом овладел специальностью электрослесаря, – всюду он во сне видел море.
Пришло время призыва. Судьба его определилась тут же, как только он вошел в комнату, где заседала призывная комиссия; представитель флота, увидев высокого (рост – 188 см), широкогрудого (114 см), вскочил со стула и сказал:
– Это мой! Беру на флот!
Встал из-за стола и представитель артиллерии – пушкари тоже предъявляли спрос на крупных парней. Заспорили. Председатель комиссии остановил спорящих и спросил Никитюка, куда тот сам хочет. Никитюк ответил:
– На флот!
…Всем мальчикам, мечтающим о море, мерещится прежде всего форма – клеш, бескозырка и синяя форменка, в вырезе которой волнами морскими плещутся сине-белые полосы тельняшки.
Лишь немногие знают, что служба флотская начинается с самых обыденных вещей: сначала ты трясешься в эшелоне, а затем вылезаешь в Севастополе и ширкаешь глазами по сторонам, не зная, на кого и на что раньше смотреть: то ли на корабли, стоящие в Южной бухте, то ли на командиров, которых в Севастополе столько, что от золотых нашивок, надраенных пуговиц и крабов рябит в глазах, то ли на старшину, который старается из оравы будущих Нахимовых и Кошек, здоровенных, битюговатых на вид, но совершенно «сырых», сбить строй.