Потом он подошел к тому этапу, когда каждый новый результат противоречил предшествующему, когда дальнейший путь исследования становился неясен, когда похоже было, что пути вперед вообще нет. Здесь Шерифф должен был заколебаться. С одной стороны, он потерял много месяцев работы, желанная цель отодвигалась на годы, ему предстояло прийти ко мне и признаться; с другой стороны, маячила соблазнительная возможность обмануть.
В этом был риск, но зато он все-таки мог обеспечить себе успех. Вряд ли его волновала этическая сторона подлога, но риск был велик. Ибо, если бы его разоблачили, это был бы конец. Он мог бы удержаться в качестве младшего преподавателя, но ни о какой карьере ученого он уже не мог бы мечтать.
В чем же заключался риск? Вероятность того, что кто-то повторит его опыты в ближайшее время, была очень мала. Выиграв несколько месяцев, он завоевывал положение, а сместить его было бы невозможно, даже если бы поползли слухи. И кроме того, уже получив кафедру, он сумел бы убедительно объяснить свою ошибку. Он проделал бы это гораздо изящнее, чем кто-либо другой. Оставался я, но он не знал, как далеко зашел я в разработке этой темы, не знал, что я получил изобличающие его результаты. И он принял меры предосторожности, чтобы я ничего не узнал до того, как он получит кафедру в Лидсе. После этого он заявился бы ко мне насмешливо покорный, виноватый и сказал бы мне, что это была одна из его милых шуток.
Он допустил только одну ошибку. Ему не пришло в голову, что Константин может сообщить мне. Это была слишком маловероятная возможность. Но, конечно, он должен был рассказать всю правду Одри. Она вынуждена была бы хранить все в тайне и лгать мне, сердясь, но защищая его. Но, видимо, его задевало ее высокое мнение обо мне, как ученом, и ему важно было сохранить видимость успеха в ее глазах. Его, конечно, возмущала ее снисходительная любовь к нему, и он решил воспользоваться случаем и поднять свои акции. И ему удалось это довольно успешно в отношении Одри: она оказалась настолько убеждена, что раскрыла мне всю историю.
За обедом я сказал Рут, что меня беспокоят некоторые пункты в письме. После этого я уселся на террасе и стал раздумывать, что же я должен предпринять. Все было ясно. Имелось опубликованное сообщение о научной работе, я знал, что оно содержит фактическую ошибку; мотивы, стоявшие за этой ошибкой, к делу не относились. В моих руках был материал, чтобы исправить эту ошибку; не сделав этого, я становился соучастником преступления.
Я подумал, что должен написать письмо в журнал, где опубликовано сообщение Шериффа. Это будет несколько менее заметно, чем если написать в «Нейче», Я начал набрасывать черновик письма. Прошло немало времени с тех пор, как я в последний раз писал научные статьи, и мне показалось удивительно трудным справляться с неуклюжей условной научной прозой. Я написал, что некоторое время назад я работал над вопросом, близким к тому, который описал Шерифф. Некоторые эксперименты в точности повторяют мои, но результаты моих опытов не совпадают с результатами Шериффа. Я не публиковал своих результатов, потому что до сих пор не мог дать им никакого истолкования; если сравнить их с результатами Шериффа, то вывод, который он делает, окажется совершенно несостоятельным. Письмо было очень лаконичное, и я тщательно проследил, чтобы оно было объективным по тону.