Я послал Одри телеграмму: «Вернусь через шесть недель немедленно поедем Францию устраивать нашу будущую любовь». Я вздохнул с облегчением, увидев, как почтовый чиновник читает печатные буквы, озадаченный иностранными словами.
Я вернулся и еще раз стал пытаться убедить Люти, что он должен вызвать свою подругу. Теперь он разговаривал со мной более доверительно, и я обнаружил в нем, поскольку разговор стал менее поверхностным, утонченность ума, которой никогда и не подозревал. Я усиленно толкал его на единственно разумный, как я был тогда убежден, путь. С квитанцией от телеграммы в кармане я стал страстным поборником решительных действий. Я забыл, что сам колебался гораздо дольше, чем Люти. Теперь, когда мои тревоги утихли, когда Люти делился со мной своими переживаниями, а работа шла как по маслу, я наслаждался самыми мирными днями в моей жизни.
Мы много говорили о науке. На Люти произвела большое впечатление моя новая работа. Частенько он меня критиковал: «Это только домысел, — говорил он, — вы этого не знаете». Многие его замечания оказались впоследствии очень ценными для меня. В специальных вопросах он проявлял скрупулезный, академический, аккуратнейший ум. Он умел замечательно схватывать детали. Проблемы большего масштаба оставались вне его досягаемости, он был поражен, когда я изложил ему свои планы.
— Я никогда не сумею мыслить так широко, — сказал он. — Это замечательно. Я никогда не сумею… это wunderschön.
Наши разговоры о моей работе не нарушали мирного и спокойного течения времени. Даже моя первая встреча с Десмондом, которого Тремлин когда-то в разговоре со мной назвал мошенником, не потревожила моего покоя. Я знал его в лицо, поскольку видел его несколько раз на конференциях. Было бы странно, если бы я не встречал его, ибо он энергично делал карьеру. Теперь он уже был профессором и членом Королевского научного общества. Он приехал в Мюнхен, чтобы ознакомиться с лабораторией, мы с Люти пригласили его выпить.
— Я хочу познакомиться со всеми лабораториями, — говорил он. — Мы должны общаться друг с другом время от времени. Все мы.
У него было круглое и гладкое веселое лицо и круглая лысинка, похожая на тонзуру, в центре его буйной черной шевелюры. Маленькие темные глаза смотрели весело и непроницаемо. Все, что он делал, он делал быстро и небрежно.
— Я слышал о вас, — сказал он мне. — Конечно, я слышал о вас. Вы проделали эту работу… о хинолинах. Я был поражен, когда услышал об этом.
Мне был приятен его интерес к моей особе, хотя он и перепутал тему моей работы. Когда я поправил его, он быстро сказал: