– Наверное, я бы так же себя вела в твоем положении.
– В каком именно положении?
– Не знаю и знать не хочу. Я попыталась осторожно навести справки. Все, кого я о ней спрашивала, со мной раззнакомились. Задним числом. Никогда не были знакомы. Некоторые даже не поленились вычистить меня с общих фотографий. Как показатель предосторожности вполне красноречиво.
– Я не могу это сейчас обсуждать в такой форме.
– И не надо. Я звоню сказать, что подала заявление об уходе.
– Из нынешней версии проекта?
– Из министерства. Буду искать работу в частном секторе.
– Серьезно?
– Чем бы ты ни занимался, Уилф, знать об этом не полезно. Так что я предпочитаю и дальше оставаться в неведении.
– Тогда зачем звонить?
– Затем, что ты мне по-прежнему не до конца, нафиг, безразличен. Сейчас мне пора бежать. Что бы это ни было, попробуй развязаться. Пока.
Ее эмблема исчезла.
Недертон махнул рукой, выключая душ, вышел из кабинки, схватил тонкое черное полотенце Зубова-деда и вытер глаза.
Потом оглядел каюту. Учитель танцев лежал на огромной кровати, как Пенске его оставил: на спине, вытянув ноги и скрестив руки на груди, словно фигура на крышке рыцарского саркофага.
– «Что бы это ни было», – повторил он слова Рейни и внезапно поймал себя на том, что скучает по ней и грустит, что теперь они, наверное, расстались навсегда.
Задняя комнаты «Сольветры» напоминала полевой госпиталь. Бертон лежал на средней койке, на окровавленных простынях, под хирургическим дроном, похожим на панцирь исполинской мокрицы, того же цвета, что пистолет Кловис. Дрон, которым управляла бригада в Национальном медицинском центре имени Уолтера Рида, плотно присосался к Бертону и громко, безостановочно щелкал и жужжал. Он уже извлек и выдавил в кювету бесформенный осколок пули, а теперь зашивал артерию и латал рану на бедре. Во всяком случае, так должно было происходить по плану. Гидростатический шок, сказал Гриф, был не очень сильный, пуля, срикошетив от асфальта, потеряла много энергии. Иначе при таком расстоянии его могло бы убить одной силой удара, несмотря на бронекуртку.
А ведь этот дрон, возможно, еще один ранний прообраз перифералей, подумала Флинн и вспомнила про «Перекати-Полли» у себя на коленях. Она сидела на краю свободной койки и, когда не могла больше смотреть на Бертона – тот лежал без сознания, с прозрачной трубкой под носом, круглыми наклейками-датчиками на лбу и голой груди и двумя иголками от разных капельниц в сгибе локтя, – переводила взгляд на спокойное лицо Коннера (на лбу корона, сам он – где-то на семьдесят лет тому вперед) или Грифа, который, прижав к уху телефон, кивал и что-то говорил, но слов Флинн не разбирала. Потом собиралась с духом и вновь смотрела на Бертона.