— А вы, пане Станишевский, сами не знали, что делать? Ваць, верно, первым спину показал?
— Но, прошу пана, — вскинулся управитель, — я такой же уроджоный шляхтич, как и пан подстароста.
— Ну, так идите докладывайте сами его светлости. Вы хоть одну пистоль отобрали у этих разбойников?
— Но ведь пистоли мы сами им роздали... Если набегут татары...
— Да ваши хлопы хуже татар стали! Если не хотите на собственной спине испробовать княжеских плетей...
— Однако ж, пан...
— «Однако ж, однако ж»... Поезжай... вашмость, назад и хоть одного бунтовщика в цепях приведи.
— Приведу. Пивкожуха первого приведу! — Станишевский даже вскочил со стула. — Хам, на пана руку поднял! Обоих с сыном... и еще бондаря! Того прямо на кол!
— Отберите пистоли...
Отберу! Но, прошу пана, — и он сморщился так, словно у него печенка заболела. — Только туда ведь целый отряд посылать надо, потому что и село, должно быть...
— Что? — уставился на него подстароста. Узенькая, как кукурузные косы, бородка испуганно трепыхалась на впалой груди. — Что — должно быть?
— Должно быть, вашмость, и село тоже... Половину гайдуков перекалечили.
— Жаль, что не вас!.. Не пойду я к князю: сегодня он принимает посла от крымского хана. Самое время ему про хлопские бунты слушать...
— Но тут уже не одни хлопы, вашмость.
— То есть?
— Уже и хозяева...
— А тем чего надо?
— Все это, верно, из-за пана посессора. Раньше хозяева платили по пяти талеров, а мельники по два червонных злотых налога, а посессор пан Замойский приказал надбавить еще по талеру.
— Но ведь они до сих пор молчали?
— Не отваживались... Надо было сразу вздернуть того хлопа негодного — Пивкожуха и бондаря. Это они начали... и тот хам, Лысенко, верховодит. Я уже вам говорил о нем: бунтарь, давдо просится на виселицу, вашмость.
— Почему же вы этого раньше не сделали?
— Вашмость не знает разве, что эти хлопы и так меня почти разорили...
Разговор еще не кончился, когда в покой влетел один, затем второй шляхтич, а следом за ними и посессор Куценко. Они тоже сломя голову прискакали в Лубны из самого Дрыгалова, спасаясь от своих же крестьян.
— Точно искру в солому кинули, — говорил один.
— Что стало с хлопами, на горло уже наступают, «Все это наше!» — кричат, — прибавил другой.
— А вы смотрите да слушаете?
— Пану подстаросте, видно, неизвестно, кто их подбивает?
— И вы, может, скажете, что бондарь?
— Пивовары, истопники тоже кричат, но ведь их запорожцы подзуживают.
— Чертовы души! — прохрипел Куценко. — Пане Суфчинский, ваша милость, чем же я теперь буду аренду платить? Хлеб сожгли, да еще и ограбили. Думал, в замке, в цейхгаузе схороню скарб свой — перехватили и все восемь сундуков разбили, поломали и разграбили. Подумайте, чем же я теперь заплачу аренду?