Птенцы, выпавшие из гнезда… Кошки, забравшиеся на деревья и не смевшие спуститься… Деревенский дурачок в Хасборотауне, где зимовала его семья… Местные дети любили бросать в него камнями. В восемь лет Аластер набросился на них, в результате чего получил синяк под глазом и выбитый зуб, прежде чем няня и кучер вмешались в драку.
Дома его привычка кого-то защищать была еще сильнее. Кем он был Майклу? Не просто братом. В таком случае все было бы проще. Быть может, если бы они были только братьями, Майкл смог бы найти в своем сердце что-то такое, что помогло бы ему прошлой весной простить безумие Аластера. Братья всегда ссорятся, но потом прощают друг друга. Так должно быть.
Но Майкл никогда не относился к нему так, как относятся к братьям. Да и как иначе? В самом раннем воспоминании Аластера Майкл спрятал голову у него под рукой, и его рубашка промокла от слез Майкла. Брат никогда не искал утешения у матери – даже когда говорил о ней так, словно она была святой. Она была слишком занята борьбой с отцом, чтобы заботиться о сыновьях.
Неудивительно, что Майкл не желал прощать Аластера. Одно дело – когда тебя подводит брат. И совсем другое – когда это делает человек, которого ты считаешь героем. Это действительно очень горько и досадно.
Почти так же горько, как подвести самого себя.
Аластер понимал, что не сможет сегодня уснуть. Вид из окна больше не успокаивал его. Он вышел из комнаты, быстро спустился вниз и миновал похрапывающего ночного швейцара на пути к библиотеке, где наделся найти утешение.
В комнате горела единственная лампа. Ее слабый свет освещал – Аластера охватило предчувствие, ощущение неизбежного – экономку, которая свернулась калачиком на диване, прикрыв ноги халатом.
Несколько мгновений он стоял, не шевелясь, охваченный противоречивыми чувствами. Экономка не должна пользоваться хозяйской библиотекой. Она не должна ходить по дому босая в ночной рубашке. Не должна быть такой молодой, непорочной, такой сильной, несмотря на свою хрупкость, такой спокойной, несмотря на то, что она едва одета.
Конечно, он сам спровоцировал такую смелость. Черт, да он на нее надеялся! Если бы он только мог, прикоснувшись к ней, похитить ее самостоятельность, ее яростную настойчивость, он бы тут же это сделал. Герцог никогда не чувствовал себя большим ослом, чем в те мгновения, когда смотрел на себя ее глазами – глазами женщины, которая в нежном возрасте семнадцати лет осталась один на один с целым миром и справилась!
Так неужели он менее смел, чем будущая горничная?
– Добрый вечер, – сказал Аластер.