Гришин уважал его за то, что всегда умеет настоять на своем, если чувствует свою правоту. А от скольких ошибок он его предостерег…
Невольно на глазах у всех блеснули слезы.
– Мельниченко, – позвал Канцедал адъютанта нарочно веселым голосом, чтобы разрядить обстановку, – подайте простынь, газетчики прощаться будут.
Все засмеялись, стараясь незаметно руками промокнуть глаза.
Увидев лейтенанта Тюкаева, который пришел в штаб с донесением, Гришин подал ему руку и сказал:
– Ты извини меня за тот случай на Судости…
Когда санки с генералом Гришиным скрылись во мгле, все сразу почувствовали, что им теперь будет не хватать этого человека…
– Да, умница человек Иван Тихонович, – первым сказал батальонный комиссар Воротынцев. – Повезло нам, что с таким человеком довелось вместе воевать.
– Да уж, сколько было критических ситуаций, но он никогда не терялся и не падал духом, – добавил полковник Яманов.
– Я думаю, он теперь далеко пойдет, – сказал Канцедал. – Военные знания у него прочные, характер исключительно волевой, а интуиция и хватка – дай бог каждому – и после паузы добавил: – Что ж, давайте расходиться, товарищи, завтра новый командир дивизии приезжает[11].
По пути на новое место службы Гришин заехал в госпиталь попрощаться с Шапошниковым. Александр Васильевич знал, что Гришину присвоено звание генерала и что он уходит из дивизии, но был удивлен, увидев его входящим к ним в палату.
– Вот заехал попрощаться, Александр Васильевич, – сказал Гришин, поздоровавшись. Он сел к нему на койку. – Спасибо тебе за все, что ты сделал для дивизии. Выздоравливай, береги себя. После госпиталя у тебя другое назначение будет, слышал я разговор, что нужен человек с боевым опытом, начальник армейских курсов младших лейтенантов. Я рекомендовал тебя. Да, и самое главное: готовь шпалу, майора тебе присвоили, и дырочку для ордена Красного Знамени можешь провинтить.
– Спасибо, товарищ генерал, Иван Тихонович, – сказал Шапошников, стараясь запомнить лицо Гришина в эти минуты. Он невольно посмотрел и ему на грудь: рядом с орденом Красной Звезды, полученным еще в 1940 году, появилась новенькая медаль «За отвагу».
«Что ж, командиру дивизии и за столько трудов… Скупо…» – подумал Шапошников[12].
– После войны напишешь мемуары, как мы воевали, – улыбнувшись, сказал Гришин. – Честнее тебя никто не расскажет.
– Да, я иногда думаю: как мы все это выдержали… Мемуары… Для этого нужен божий дар, да и правду писать – никто не поверит, а неправду не стоит и писать, – тихо сказал Шапошников.
Когда Гришин уехал, лейтенант Вольхин, койка которого стояла теперь рядом, спросил Шапошникова: