— Она ему действительно не нужна — он все чувства способен передать своим смычком… — сказав это, Маликульмульк затосковал: он не был завистлив, но мастерство Никколо Манчини смутило его душу, невольно родился вечный вопрос: «Господи, отчего — ему, отчего не мне?..»
— О чувствах поговорим, когда найдется ваша адская скрипка, — одернул его Паррот. — Мальчик, стало быть, молчал. Мог он молчать от смущения?
— Нет, он, кажется, не застенчив. Когда княгиня предложила ему сыграть с листа, он совершенно не смутился.
— А что он играл? — заинтересовался Гриндель.
— Разве это имеет значение? — удивился Паррот.
— Извольте — мне прислали из столицы ноты, дуэт для скрипки и пианофорте, сочинение госпожи Майер-Скиатти, — из чувства противоречия сказал Маликульмульк. Иногда правильность рассуждений Паррота раздражала его, и с этим он уж не мог ничего поделать.
— Значит, кто-то играл вместе с мальчиком? — спросил Давид Иероним. — Повезло же тому дилетанту!
— Это была дама, живущая в замке… — Маликульмульк вдруг вспомнил взволнованное лицо Екатерины Николаевны и комплимент старого Манчини, прозвучавший в памяти почему-то на итальянском языке, словно там угнездился крошечный и чересчур старательный переводчик.
— И как она справилась?
— В меру своих способностей.
— Я от музыки далек, уроки мне впрок не пошли, — сказал Гриндель. — Но мне кажется, что музыканты, прежде чем играть вместе, должны о чем-то сговариваться, глядя в ноты.
— Нет, они не сговаривались, хотя дама беспокоилась… Только старик Манчини сказал сыну по-итальянски, что требуется…
— Послушайте, Крылов, может ли такое быть, что мальчик знает лишь итальянский язык? — спросил Паррот. — Если так — то его молчание объясняется очень просто! Вспомните, произнес ли он при вас хоть слово на ином языке!
— Отчего это так для вас важно?
— Оттого, что ваш старый черт мог в присутствии мальчика лгать сколько угодно, а тот не помешал бы ему даже взглядом.
— Верно! — воскликнул Давид Иероним. — Это значит — все, что говорил Манчини, нуждается в особливой проверке. Все, понимаете?
— О мой Бог! Как вы себе представляете сию проверку? — спросил озадаченный Маликульмульк. — На приеме было множество гостей, слуги носились как угорелые. Прошло время — никто ничего уже не вспомнит.
— Прежде всего нужно допросить итальянцев. Ведь, согласитесь, в той части замка, где для них отвели комнаты, посторонние не появлялись — разве что поклонники певиц, — сказал Паррот. — Пока эти господа не укатили из Риги, нужно с ними побеседовать, да построже.
— Погодите… Я впервые увидел Никколо в Доме Черноголовых. Тогда витийствовал старик Манчини, мальчик сидел у печки и молчал. Потом… потом тоже, в замке, то есть… Когда гости говорили ему комплименты, кланялся и отвечал «грацие», то есть по-итальянски… Да! Одно слово он мне сказал! Два слова! «Арриведерчи, синьор»!..