— Добрый день, сударыни! Ее сиятельство княгиня Голицына хочет говорить с вами!
— Где она?
Гриндель показал рукой.
— И мы должны по пояс в снегу идти к ней?!
— Зачем же? Поезжайте немного вперед, пусть ваш кучер примет вправо. Сани ее сиятельства сейчас подъедут, — и Гриндель объяснил кучеру, что от него требуется.
Маликульмульк забарахтался — ему не хотелось предстать перед итальянками в таком странном виде — как будто медведь лежит в санях и пытается встать на задние лапы.
— Ты что, Иван Андреич? — возмутилась княгиня. — Сани вздумал перевернуть?
Еще несколько минут — и дорога была перегорожена. Справа встали сани итальянок с притороченным сзади имуществом. Слева — княжеские. Варвара Васильевна стояла с таким видом, что сразу было ясно: такая зимняя гоньба ей по душе. Шаль скатилась на плечи, рыжие волосы растрепались, она улыбалась. Закутанные и укрытые полостью до запей итальянки прижались друг к дружке. Дораличе, сидевшая ближе к княгине, повернулась и заворочалась, почти как Маликульмульк.
— Не надо, не вставайте, сударыни, — сказала княгиня по-французски. — Я задам вам несколько вопросов — и вы поедете дальше.
— Мы вас слушаем, — без лишнего почтения ответила Дораличе. И то — здесь не Рижский замок, где княгиня — ее сиятельство, всевластная хозяйка, которая платит деньги. Здесь — дорога, на дороге все равны.
— Говори, Иван Андреич, — приказала княгиня. — Хоть по-итальянски, хоть по-турецки.
Маликульмульк выбрал итальянский.
— Прекрасные синьоры, — начал он так, как должно было бы понравиться артисткам.
— Осточертевший и бестолковый синьор, — сразу отвечала Дораличе. — Долго ли вы будете преследовать нас и задавать дурацкие вопросы? Мы счастливы, что избавились от вас, оставьте же нас наконец в покое!
При этом певица самым светским образом улыбалась Варваре Васильевне.
— Речь пойдет о старом Манчини… — продолжал Маликульмульк.
— Нам плевать на старого Манчини.
— Он ушел из гостиницы и пропал.
— Какое нам до этого дело? Мы беспокоились только о мальчике. Теперь у мальчика лучшая в мире покровительница, а если черт унес старого Манчини — то незачем отбирать у него драгоценную добычу! Мы счастливы, что никогда больше не увидим эту мерзкую тварь. Хотелось бы, чтобы деньги, которые для него заработал бедный Никколо, свели его в могилу!
Аннунциата не произнесла ни слова, она отвернулась и смотрела на бесконечную равнину, где-то очень далеко окаймленную черным лесом. Даже посмотреть на княгиню не пожелала. Или же кинула взгляд, увидела Паррота — и поняла, что нужно как-то перетерпеть эту последнюю беду; раз уж не сбылось, так зачем вспыхивать, вновь гореть и стремиться?