На подоконнике лежала небольшая скрипка — отличная работа Ивана Батова, тогда еще совсем молоденького, но упрямого до чрезвычайности. Батов возился с каждым инструментом ровно столько, сколько инструмент требовал. Не Амати, не Гварнери дель Джезу, но сейчас он, сказывают, наловчился делать скрипки, не намного уступающие Гварнери. Отменное дерево, гибкий лак превосходного оттенка, не уступающий знаменитому лаку Страдивари, правильные изящные очертания — их теперь продают в столице, выдавая за итальянские.
Только эта любовь и осталась — скрипка, похожая на женщину, почти как у фон Димшица с его «Лукрецией».
Маликульмульк не думал, что встать будет так легко. Он босиком подошел к окошку, вынул из футляра скрипку, взял ее, как полагается, достал смычок. Еще в башне Святого духа он мог играть поздним вечером, стоя перед окошком. Там обстановка располагала, здесь, видимо, нет. Сам дом отрицал музыку — здесь слишком пахло вкусной жирной едой, а за стеной говорили о вещах простых и полезных — главным образом о деньгах.
Смычок повис в воздухе, боясь соприкосновения со струнами, боясь неприятного звука, который мог возникнуть — ведь сколько же дней его не канифолили? И он пробыл в воздухе ровно два вздоха музыканта, после чего вернулся обратно в футляр.
Внутренний спор с Парротом не давал ему покоя. Ну да, подросток всегда окажется инструментом в руках хитреца или безумца. За доказательствами ходить недалеко. Но это — итог, додумается ли Паррот искать первопричину? Не додумается, ибо даже он не все на свете понимает.
Нет, не безумец Туманский, сам Туманский — ничто, тень, метафора в человеческом облике, явившаяся философу оттого, что философ ждал ее явления! Прошлое играет на нем, как на скрипке, мертвое прошлое… и пока звучит эта загробная мелодия, иных не будет, скрипка две мелодии зараз не исполняет…
Туманский стоял у дверей нового дома, что на углу Большой Конской и Сарайной. Рижане взялись за строительство всерьез — одноэтажные и двухэтажные домишки, ровесники Ливонской войны, зря занимали место в крепости, их сносили и ставили большие и удобные дома в три и четыре этажа, стараясь при этом хоть немного расширить улицы. Это новое здание, судя по отделке, принадлежало человеку богатому.
Маликульмульк издали заметил знакомую фигуру в черной шубе и шапке; заметил и даже замедлил шаг — непонятно было, здороваться, пройти ли мимо с независимым видом? Да и стыдно сделалось — попался, как дитя, в ловушку, расставленную городским сумасшедшим. Ведь так мог опозориться, если бы не Паррот!