— Так я что, Анатолий Аркадьевич, я всегда пожалуйста, — помрачнел боцман. — Если б свое, а то оно ж не мое, сами с меня спросите. Что списано — я отдал, за остальное в Сан-Франциско валюту платили, вы знаете…
Капитан слушал, рассеянно поглядывая в темный иллюминатор, покрытый снаружи каплями брызг.
— Давайте так, Роман Романович. Люки трюмов у вас надежно задраены, остальной брезент, что есть — отдать до последнего сантиметра, если потребуется. Договорились?
— Есть выдать, — поднялся со своего места боцман. Лицо его от прихлынувшей крови приобрело кирпичный оттенок, отчего ярче стали выделяться на нем васильковые глаза.
— И вот еще что: передайте артельщику, пусть выдаст сахар для дополнительного питания зэкам. Сколько у них суточная норма?
— По-моему, пятнадцать грамм на брата.
— Выдать по пятьдесят грамм на сутки. И столько же муки и растительного жира, сколько там положено, исходя из нормы.
— Я-то передам, Анатолий Аркадьевич, — боцман покомкал в руках шапку. — Лишь бы мимо рта не получилось, товарищ капитан. У них там свои законы. Не охрана присвоит, так блатняки, сами знаете, аристократия, под себя гребут, отчего народ и мрет.
Капитан вскочил, зашагал по каюте. Остановился перед боцманом.
— Как всегда вы правы, Роман Романович. Значит, будем кипятить чай в нашем титане. Нагрузка дополнительная Верочке, подумайте, как ей помочь. И галушки тоже варить в наших котлах, выдавать в готовом виде, авось не обопьется «аристократия». А брезент выдавать по первому требованию.
* * *
В предрассветной темноте за борт упали и закружились в кильватерной струе три брезентовых кокона. Трижды всхлипнул судовой тифон. Роберт Иванович Майский, засунув руки в карманы, наблюдал за работой похоронной команды — четырьмя заключенными и Касумовым.
— Что они у вас не идут на дно?
— Груза слабоваты, товарищ начальник. Простите, гражданин начальник, какой же вы товарищ, — поправился один из зэков. — Кочегары говорят: мы на такое счастье, чтоб хоронить на конвейере, не рассчитывали, у нас, говорят, не фабрика смерти. — Зэк закашлялся, прижимая ко рту грязный шарф.
— Кто такой, статья? — повернулся к нему Майский.
— Тюрин, Михаил, пятьдесят восемь — десять, восемь лет, — проговорил сквозь кашель зэк. — Учитывая объективные обстоятельства, гражданин прокурор выдал мне явно лишнего, загнусь значительно раньше.
— Болтлив ты Тюрин, оттого и сел на баланду, — сурово сказал Майский.
— Так точно, гражданин начальник, — зэк поднял прищуренные ненавидящие глаза. — Столько схлопотал — и за что? За этот бы срок я мог хоть одно доброе дело для людей сделать.