— Сидит покуривает, вроде бы и дела ему нет до нас. Вот скотина!
— Ну пошли, пошли. Что-нибудь да придумаем.
Трудно, ох как трудно идти под палящим солнцем, по жесткой колючей стерне, понимая, что любой твой шаг в любую сторону может оказаться непоправимой ошибкой. Шагнешь — и вдруг щелкнет за спиной пистолетный выстрел. Шагнешь — и в этот самый миг решит белобрысый, что не след ему далеко отпускать добычу, свистнет своих, схватят, поволокут на пытки, на надругательство. Шагнешь — и, быть может, именно этот, в сторону от сарая, шаг окажется тем, которого не успеешь сделать, чтобы сообщить своим о маршруте.
И все-таки мы шли. Молча, прямо, ощущая одеревенелыми спинами черный зрачок прицела.
Как во сне, приблизились к лесополосе, притаились в кустах. Иванова осторожно выглянула из-за ветвей. [120]
— Вон он идет. Видишь — вон он! — Маша крепко стиснула мою руку. Но я не могла разглядеть фигуру в камуфляжной плащ-палатке.
— Куда идет?
— Назад. К вербе.
Действительно, незнакомец не спеша удалялся в противоположном направлении. Маша сказала, что он разбежался, прыгнул, — видно, перескочил канаву, через которую перебирались и мы. Нам обеим стало ясно: белобрысый не собирался нас преследовать. Он даже не оборачивался. И от этого наши сомнения усилились. Может, и вправду наш? Из госпитальной команды. Ведь за те несколько часов, что мы находились в команде, собранной из разных госпиталей, Маша могла и не запомнить каждого. Если это враг, то почему он нас все-таки не преследует? Если свой — как он может спокойно, почти равнодушно, примириться с тем, что мы отказались его признать? Почему не требовал, не настаивал, не кричал?
Из осторожности мы еще некоторое время выжидали, наблюдая за одиноким путником, пока тот не скрылся из глаз. А потом, продравшись сквозь кустарник, выбрались в степь и что есть духу кинулись к своим.
Ни я, ни Маша не подозревали, что в накинутой камуфляжной палатке к старой вербе уходил не белобрысый незнакомец, а совсем другой человек. Мы не видели, что, отпустив нас на достаточное расстояние, белобрысый, зайдя за копну, раздвинул снопы, произнес несколько слов. Тяжело ворочаясь, из копны вылез человек, такой же заросший, грязный, вооруженный куцым немецким карабином. Коротко посовещались. Второй, накинув лягушачью плащ-палатку, вышел на открытое место, направился к вербе. Белобрысый же, прячась за копной, дополз до канавы, ужом юркнул вниз и двинулся к дороге.
Когда мы, удостоверившись, что тот, в палатке, не думает следить за нами, перебегали полосу, на опушке нас уже поджидал отлично замаскировавшийся наблюдатель. Цепкие глаза белобрысого мгновенно схватили две светлые фигурки. Схватили и повели.