Прогноз, сделанный старшим сержантом, был достаточно точным. Когда мы подошли к калитке, подвешенной на самодельных, из приводного ремня, петлях, у плетня уже толпилась кучка оживленно балакающих соседок. Ни дождь, ни холодный ветер не помешали им терпеливо дожидаться на перекрестке внука бабки Ульяны. Взгляды женщин были столь красноречивы, что Володя, проходя мимо, непроизвольно нашарил под плащом рукоять автомата. [135]
Ульяна Андреевна встретила нас на пороге. В руках у сухонькой, легкой старушки была большая, тяжелая, взятая как ружье наизготовку кочерга.
— А ну, геть видсиля! От паскуднык! Явывся, та ще и кумпанию за собою волоче. Гонить его, люди добри! — И Ульяна Андреевна, вскинув кочережку, пошла на внука.
При всей комичности ситуации мне с Зарей было в ту минуту не до смеха. Как унять разбушевавшуюся старуху? А тут еще соседки, собравшиеся за плетнем, вот-вот кинутся ей на подмогу...
Не следует думать, что все женское население хутора отличалось такой уж безудержной храбростью и было готово встретить с оружием, пусть даже «печным», любого представителя оккупантов. Будь на месте Зари иной — немец или, допустим, русский, но незнакомый полицай, женщины, может быть, оказались бы менее воинственными.
Но если любой другой человек в чужой форме был бы для улицы таинственным, непонятным и потому вдвойне опасным, то в Вовке Зареныше, которого большинство женщин знали еще с детства, никто из них просто не мог признать полноценного оккупанта. Для хуторянок это был хоть и вызывавший общее возмущение предатель, но в то же время парень в какой-то степени свой и оттого совсем не страшный.
Трудно сказать, чем бы кончилась вся эта глупая неразбериха, не приди мне в голову счастливая мысль. Выхватив из-за пазухи свою смятую, с алой звездочкой пилотку, я кинулась к Ульяне Андреевне, протягивая пилотку как документ, как мандат:
— Вот! Смотрите!
Хотя в ту пору каждый вышедший за околицу мог без труда обзавестись какой угодно формой и зачастую оружием обеих армий, пилотка со звездочкой подействовала. Разбушевавшиеся страсти утихли.
Ульяна Андреевна выронила кочергу и, опустившись на ступеньки, зашлась в тихом старушечьем плаче. Соседки, еще не до конца уяснившие ситуацию, но уже достаточно успокоившиеся, отодвинулись от плетня, о чем-то тихо переговариваясь.
Зашли в хату. Володя, уже несколько пришедший в себя после неожиданной встряски, снял немецкий [136] мундир, остался в одной рубахе. Я наспех накинула сухое платье хозяйки и пристроилась у печи, выгоняя из настывшего тела озноб.