— Маша никогда не говорила мне о них.
— Там рояль хороший. И хозяйка, говорят, дама музыкальная. Сама не играет, но от музыки без ума.
— А что же Маша говорит?
— Ничего. Она у нас неразговорчивая.
— Странно, — сказала Елизавета Дмитриевна. — И как она, с ее характером, согласилась. Принимать покровительство от чужих — это на нее не похоже.
— Что делать? — Шарикова вздохнула. — Маша нам не чужая, а все же трудно приходилось девочке.
И хоть не могло быть упрека в этих словах ей, посторонней женщине, Елизавета Дмитриевна смутилась:
— Я, во всяком случае, буду с ней заниматься. Разрешите еще раз заглянуть.
— Конечно, — сказала Вера Васильевна. — Мы ее тоже из поля зрения не выпустим.
Выйдя из флигеля во двор, Елизавета Дмитриевна подумала, не зайти ли к «генералам». Но она вспомнила, как замкнута была в последнее время Маша, и решила повременить.
В тот день, когда происходил тяжелый разговор с секретарем, Маша, придя домой, застала у себя записку: мать Нины Ребровой, Аглая Павловна, звала к себе по очень важному делу.
«Ну, что им нужно от меня?» — в тоске подумала Маша.
Лифт не работал: в новом доме также терпели лишения.
У Ребровых Маша застала жену генерала Лободы, их соседку по лестничной площадке. Она сидела в кресле, скрестив ноги, и при виде Маши, показавшейся в дверях, слегка закинула голову назад, словно для того, чтобы лучше рассмотреть вошедшую.
У генеральши было худое лицо с длинным тонким носом, крашеные белокурые волосы и длинные красивые пальцы. Она нервно курила, щурилась и сильно опускала углы губ при выдыхании дыма. В этом было выражение презрительной многоопытности.
— Вот Анна Васильевна… — начала мать Нины. — Садись, Маша…
Волнуясь, она обрисовала положение. Война многих сделала сиротами. А у Анны Васильевны нет детей. Она хотела бы помочь молодому существу, находящемуся в затруднительном положении.
— И вот, — кивок в сторону Маши, — эта девочка, мы ее давно знаем, как раз подходящая кандидатура.
Анна Васильевна выпустила большой клуб дыма.
— Я слыхала, что у тебя талант.
— И большой, — подхватила Реброва.
— Ну вот, а у меня чудесный «Блютнер». Ты сможешь играть сколько захочешь.
— Но почему именно меня? — спросила Маша.
— Рекомендации Аглаи Павловны для меня достаточно… Подумай, посоветуйся с друзьями.
— По-моему, и думать нечего, — сказала Реброва.
— Мы с мужем только двое, — продолжала Анна Васильевна, — мы одни…
Маша молчала. Она смотрела на Реброву, и ей казалось, что именно она, Аглая Павловна, направляет разговор… Ее неожиданная забота о Маше, которую до войны она видела считанные разы, ее поглядывания на гостью и даже то, что гостья была недовольна и не принимала этих поглядываний, — во всем этом был скрытый смысл. И Маша спросила хрипловато, но решительно: