Дорога (Крандиевская-Толстая) - страница 23

Н. М. Лозинской-Толстой

Дождь льет. Сампсоний-сеногной
Тому виной.
Так учит древняя примета.
У старика одна лишь цель:
Сгноить дождями в шесть недель
Покос бессолнечного лета.
Зато раздолье мухоморам —
Бесстыжим баловням судьбы.
Тучнеют, пучатся грибы
В лесу, в лугах, по косогорам —
Везде грибы. Готовьте кадки,
Хозяйки! Рыжик, жирный груздь
Кладите в соль в таком порядке:
На дно укроп, чеснок, и пусть
Покроет сверху лист смороды
Дары роскошные природы.
Но все же, без тепла, без света,
Дождем завесясь, как фатой,
Грустит заплаканное лето,
Глядит казанской сиротой.
А ты? Готова ты отдать
Все рыжики и все засолы
За день горячий и веселый,
Когда гудят над лугом пчелы,
Сбирая меда благодать.
Но не допустит беззаконий
Упрямый дедушка Сампсоний!
Все шесть недель кропит дождем
(Права на то имея свыше),
Бубнит, бубнит, долбит по крыше,
А мы погоды ждем и ждем.
А вечерами на деревне
Старухи, сидя на бревне,
Приметою стращают древней:
Грибное лето — быть войне.
Август 1940. Заречье

«Буду в городе зимою…»

Буду в городе зимою
Вспоминать вечерний плес,
В старой лодке над кормою
Золотую россыпь звезд.
Коротая вечер длинный,
Рассказать друзьям смогу
Про находку — след змеиный
На песчаном берегу.
Про веселые поляны,
Где грибы растут во мху,
Про закат, внизу румяный
И лимонный наверху.
Помяну еще, пожалуй,
Крылья легкого весла,
И байдаркины причалы
В камышах, где я плыла.
Но среди рассказов многих
Утаю бесценный дар —
Сердца лунные ожоги,
Тела солнечный загар.

Сыну моему Мите посвящаю


В осаде

(1941–1943)

«Недоброй славы не бегу…»

Недоброй славы не бегу.
Пускай порочит тот, кто хочет,
И смерть на невском берегу
Напрасно карты мне пророчат.
Я не покину город мой,
Венчанный трауром и славой,
Здесь каждый камень мостовой —
Свидетель жизни величавой,
Здесь каждый памятник воспет
Стихом пророческим поэта,
Здесь Пушкина и Фальконета
Вдвойне бессмертен силуэт.
О память! Верным ты верна.
Твой водоем на дне колышет
Знамена, лица, имена, —
И мрамор жив, и бронза дышит.
И променять за бытие,
За тишину в глуши бесславной
Тебя, наследие мое,
Мой город великодержавный?
Нет! Это значило б предать
Себя на вечное сиротство,
За чечевицы горсть отдать
Отцовской крови первородство.
1941

В кухне

I. «В кухне жить обледенелой…»

                 I
В кухне жить обледенелой,
Вспоминать свои грехи
И рукой окоченелой
По ночам писать стихи.
Утром — снова суматоха.
Умудри меня, господь,
Топором владея плохо,
Три полена расколоть!
Не тому меня учили
В этой жизни, вот беда!
Не туда переключили
Силу в юные года.
Печь дымится, еле греет,
В кухне копоть, как в аду.
Трубочистов нет — болеют,
С ног валятся на ходу.