– Признаю попытку кражи, – сказал Бев. – Но у меня нет работы. Государство рабочих отказывает мне в пособии по безработице. Я должен жить. Мне приходится красть.
– И украсть вам пришлось именно джин. – Старый Эшторн сверкнул бутылкой (Вещественное доказательство А) в искусственном свете. – Не хлеб, а джин. И к тому же очень хороший джин.
Сложив длинные скелетные пальцы домиком, он строго навис над столом. Помощница слово в слово зачитала содержимое этикетки – даже покивала, точно изумлялась пространным претензиями на великолепие.
– Вы пытались избежать законного ареста, – сказал старый Эшторн. – При вас было окровавленное оружие.
– Не окровавленное. Этим ножом никогда не пользовались.
– Говорите, когда вас спрашивают, Джонс! – крикнул секретарь суда.
– Но именно это я и сделал, – возразил Бев. – Он произнес ложь, и я ее исправил. Что тут неверного?
Помощница зашептала что-то очень длинное на ухо старому Эшторну, а тот все кивал и кивал.
– Вы нарушили закон, – сказал старый Эшторн. – Общество необходимо защищать от таких типов, как вы.
Бев разом вскипел, как сковорода с алкоголем:
– Таких типов, как я? Что вы под этим подразумеваете? Я учитель, которому запрещено передавать свои знания. Я вдовец, чью жену сожгли до смерти, пока лондонские пожарные сидели на своих задницах и ковыряли в зубах.
– Извинитесь перед миссис Фезерстоун за употребление такого слова! – рявкнул секретарь суда.
– Прошу прощения, миссис Фезерстоун, – сказал Бев помощнице судьи, – что употребил в речи такое слово. Слова – это так ужасно, верно? Гораздо ужаснее пожаров, которым позволяют полыхать, пока пожарные сидят на своих пятых точках. Я не «тип», ваша честь, или как там вам угодно себя называть. Я человек, которого лишили работы за то, что у меня есть принципы. Я возражаю против того, чтобы быть опрофсоюзенной овцой.
– Вы понимаете, что говорите? – спросил старый Эшторн.
– Прекрасно понимаю. Право и правосудие развращены синдикализмом. Не только право в широком смысле, но и правосудие, которое выносит приговор в судах. Отправьте члена профсоюза в тюрьму, и у вас на руках забастовка.
– Это неуважение к суду, – громко и надменно заявил секретарь суда.
– Давайте скажем, – предложил старый Эштон, – что это всего лишь неправда? Давайте также, – обратился он напрямую к Беву, – будем разумны? Закон основан на разуме. Неразумно было бы налагать на вас штраф, поскольку у вас нет средств его уплатить. Это ваше первое правонарушение. – Он сверился с распечатанной биографией Бева. – По вашему поведению мне представляется вполне очевидным, что прежде вы не бывали в зале суда. Не в моей власти отправить вас в тюрьму. Даже будь это в моей власти, тюремный срок ни в коей мере не изменит вашего положения. Как вы говорите, вы вынуждены красть. Справедливость в более широком смысле требует, чтобы условия вашей жизни были изменены так, чтобы была пресечена и устранена потребность совершить преступление. Вы будете условно освобождены. Мистер Хоукс, – сказал старый Эшторн, – будьте добры разъяснить процесс условного освобождения нашему… э… э…