— Те, кто сломлены каторгой, уже давно погибли.
— Но почему одни выжили, перенесли все ужасы ссылки, а другие не выдержали?
— Что помогло выжить?— переспросил гость.— Убеждение в правоте нашего дела, Николай Васильевич.
Большие глаза Майера потеплели. Подтверждаются его мысли. Но еще один вопрос волновал Майера. Он знал, что год назад кроме Одоевского из сибирской ссылки на Кавказ привезли отбывать наказание в действующей армии еще пять декабристов. Почему снисхождение было оказано не всем?
На этот вопрос Одоевский ответил:
— Мы подавали неоднократно прошения...
— Но ведь и другие, наверное, подавали прошение, но получили отказ,— перебил его Майер.
— И мы тоже получали отказ. Может быть, я до сих пор находился бы там, если бы не хлопоты Александра Сергеевича Грибоедова.
— Грибоедова?!—поднял густые темные брови Майер.— Как же Александр Сергеевич осмелился хлопотать за вас?
— Видите ли, он мне приходится родственником, двоюродным братом. Его и моя матушка — сестры,— ответил Одоевский. Он рассказал, что еще весной 1828 года, десять лет назад, Грибоедов, находясь в зените дипломатической карьеры, по случаю удачного заключения между Россией и Персией Туркменчайского мирного договора на царской аудиенции ходатайствовал о смягчении участи декабристов и в первую очередь самого молодого из них, Одоевского. Но тогда император просьбу Грибоедова пропустил мимо ушей,— так писали в Сибирь родные Александра Ивановича. Однако Грибоедов не успокоился. Пользуясь успехами возглавляемой им дипломатической миссии в Персии, за два месяца до своей трагической гибели он отправил письмо главнокомандующему войсками на Кавказе генерал-фельдмаршалу Паскевичу, прося его заступиться за Одоевского.
— Его, видимо, бесполезно было просить — душителя свободной мысли, опору царя на Юге России!— опять удивленно поднял брови доктор.
— Да, это так. Но супруга графа приходилась двоюродной сестрой Грибоедову, следовательно, и мне. Генерал-фельдмаршал, будучи в Петербурге, упросил Николая заменить мне и еще пяти ссыльным забайкальскую каторгу на поселение в Иркутскую губернию. Это была большая победа. Каторга и поселение — несоизмеримые величины,— объяснил Одоевский.
После пятилетнего пребывания в Ишиме он получил известие от своего отца, что графиня Паскевич уговорила супруга сделать еще один шаг для облегчения судьбы своего двоюродного брата, томящегося в Сибири. Через своего друга, всесильного графа Бенкендорфа он исхлопотал у царя «высочайшую милость»: направить
Одоевского на Кавказ. И государь, находясь в приподнятом настроении по случаю рождения сына Михаила, небрежно начертал на прошении: «рядовым в Кавказский корпус».