То ли действительно «патриотическая» речь генерала тронула сердце георгиевцев, то ли поняли они, что сопротивление бесполезно, видно такова казачья доля, покричали еще, посудачили и уехали в свою станицу...
И вот началось. У кого дома были из крепких бревен, в семьях мужской силы побольше, коней вдостаток, те разбирали свои строения, грузили на телеги и переезжали на отведенные Чайковским позиции. У кого ма-занушка из мелкого леса, продавали «на корню» за бесценок. А потом, ближе к осени, после сбора урожая мимо Константиногорской крепости потянулись обозы с пожитками, семьями — позади гнали коров и овец. За год на новой земле обозначились контуры будущих станиц Ессентукской и Кисловодской. Георгиевцы осели не доезжая Константиногорки, разбили лагерь на правом берегу Подкумка, южнее горы Горячей...
Петя, сын Чайковских, или, как его называли в крепости, Петушок, рос на воле. Часто убегал в Солдатскую слободку играть с ребятишками в бабки, чехарду и «набеги». С солдатской ребятней ходил в Татарскую слободку. Летом в жаркие дни купались в Подкумке, удили рыбу, бегали по берегу, валялись в густой пахучей траве.
Ватажка русской и горской ребятни, до черноты загорелая, босая, словно табунок резвых жеребят, с ут-
pa до вечера носилась в поле, на широком раздолье. Кони паслись тут же, рядом, на лугу. В полдень ребятишки бежали к табуну. Каждый выбирал себе скакуна, клонил к земле голову лошади, взбирался по гривастой шее на спину и с гиканьем, свистом мчался к реке на водопой...
Супруги Чайковские любили выезжать на прогулки в окрестности Машука. И брали с собой Петушка. Еще с пеленок они приучали его к верховой езде. В три года он уже сидел перед отцом на специальном маленьком, с крохотными стременами седелышке, приделанном к луке большого седла. Вначале ездили шагом и отец наставлял: «Держи корпус прямо, гордо. Из левой руки повод не выпускай». Потом рысью: «Не
болтайся в седле. Пружинь на стременах». Затем — галопом.
В шесть лет Петя имел уже своего коня и гарцевал по-взрослому, как настоящий всадник. Одет был в сшитую матерью черкеску с газырями на груди, с кинжалом на поясе, правда, деревянным.
В десять лет носил на поясе настоящий кинжал. Изредка, украдкой от отца цеплял на бок офицерскую саблю и выезжал за крепость, где его поджидали друзья на лошадях. Конная ватага мчалась к Подкумку играть, «кто ловчее». В то время константиногорская ребятня изображала из себя то казаков, то горских джигитов. Подражая им, ребята состязались в умении «провалиться сквозь землю». Кто-то один выскакивал вперед, влетал на скаку в кусты, петлял там, заметая следы. Спешившись, заводил коня в чащу, опускал его на землю, забрасывал травой и ветками и сам прятался, а другие искали.