— А ну их... выпьем! — зло сказал Митяй сквозь сжатые зубы, расплескивая самогон.
Устин не хотел пить. Ему было неприятно слушать хмелевшего Пашкова и не хотелось с ним спорить в присутствии Натальи, так как спор легко мог перейти в открытую ссору. Но Устин все же не выдержал и, подавляя в себе раздражение, как можно спокойнее сказал:
— Грозишься, Митяй, а зря. Смотри, как бы тебе по этой самой причине не влетело первому.
— Уж не ты ли думаешь донести?-— ехидно и вызывающе спросил Митяй. — Валяй, валяй.
Устин глянул на мокрые, оттопыренные губы Пашкова, и ему стало противно. Он решительно всуал и встретился взглядом с Натальей. По ее доброй, прося- ' щей улыбке он понял, что разговор с Митяем продолжать не следует. Он холодно простился с Пашковым и увидел^ что тот не только не задерживает, но, словно выпроваживая его, подошел к двери и также небрежно сунул ему вялую грубую руку с негнущимися пальцами.
Прежде чем направиться домой, Устин долго ходил по селу. Хмель прошел, но болела голова, в ушах стоял звон. Слегка покачиваясь, он тихо брел по улице. Глубоко вдыхая морозный воздух, он восстанавливал в памяти весь разговор с Наташей и Мит,яем. Наташа, беседа с нею вызвали в Устине какое-то особенное ощущение домашности, уюта и теплоты. Она была так близка и так далека, что ему хотелось разорвать на себе рубаху и зареветь от страшной тоски и муки. Пойдет ли он к ним после этого вечера, он еще не знал, но чувствовал, что не сможет удержаться от желания видеться с Наташей. Он начнет обманывать себя, изыскивать способы и причины, чтобы заходить к ней, чтобы снова и снова отравляться тоскою и надрывать себе Душу.
После этого вечера Устин ясно увидел в Пашкове человека враждебного. Он понял, что Пашков никогда не был ему искренним и настоящим другом и оказался совсем не таким, каким Устин представлял себе его раньше.'Пашков—это до ярости жадный спекулянт, кулацкий сын, убежденный в том, что теперь пришла его золотая пора обогащаться на вольной земле.
Не сегодня, так завтра Устин столкнется с ним и они станут лютыми врагами. К этому идет дело...
«Но Наташа!» Как не хотелось ему, жалея Наташу, щадить Митяя.
Пусть никто неповинен в том, что Наталья стала женой Пашкова, рассуждал Устин, пусть это так случилось, но ведь от этого ему, Устину, не легче. Как бы там ни было, но счастье Устина оказалось у Пашкова. И теперь, когда в деревне идет острая борьба, когда мужики волнуются, шумят и в горячих спорах отстаивают свое право на жизнь, на землю, на свободный труд, Пашков мешает, встает на пути, покушается на чужое счастье. Устин теперь понимал, что примирение немыслимо и столкновение неминуемо не только с Пашковым, но со всеми, кто стоит с ним в одном ряду. И тогда вдруг возникли в его памяти слова Зиновея о том, что фронту нужны бойцы, что там льется кровь товарищей. Вокруг ходят банды белых. Их ждут Пашковы, ждет кулачье, а он, Хрущев, отсаживается в деревне. Потом он вспомнил красногвардейца, подарившего ему шапку: «Повидай сродственников да вер-тайся к нам», -г— сказал он тогда. И Устину стало стыдно. Мысли о фронте бродили в нем и раньше, но очень смутно. Они терялись, забывались, что-то мешало им дойти до сознания. И вот теперь, когда он снова встретился с Митяем Пашковым и навсегда утраченной для него Наташей, он понял, что его место на фронте. Завтра, завтра же он расскажет об этом товарищам.