— Туды твою... — проговорил он упавшим голосой и закрутил головой.
— «Модест Треухов — восемьдесят пудов, Успенский Иоанн — пятьдесят пудов...»
— Ох, господи! — вздохнул кто-то громко.
— «Чистиков... » — продолжал Груздев.
И вдруг тяжелый удар в раму, гулкий звон разбитых стекол потряс школу. Груздев инстинктивно закрыл голову руками. Камень ударился об стол и покатился по полу. На столе замигала лампа. В задних рядах зашумели, затопали и кто-то истошным голосом крикнул:
— Казаки!
Люди бросились к двери. Начальник продотряда выхватил наган.
— Спокойно! Быть в боевой готовности.
Два продармейца встали по сторонам, щелкнули затворами. Через минуту школа опустела. С улицы доносился отдаленный стихающий топот, невнятный шум голосов. Начальник отряда потушил лампу и направился к выходу. Сзади шли Груздев и Устин. В дверях их встретил третий продармеец.
— Что случилось? — спросил вполголоса начальник.
— Не поймал, товарищ начальник, — виновато ответил продармеец.
— Кого?
— Да тих двох людей, шо каменюкой по окну вдарили. Я тильки зайшов за хату, як слышу: з-зынь! Я на шум. Бачу, ти двое, шо стекла повышибали, на огороды тикают. Я за ими,>4 а они по загуменьям — и пропали...
— А казаки?
— Яки казаки? — удивился продармеец.
— Ясно! — махнул рукой начальник. — Этого следовало ожидать. Провокация...
Собрание было смято и сорвано. Продотряд в сопровождении Груздева и Устина двинулся в комбед. По дороге навстречу отряду прыгала низенькая фигура Рощина-. Ерка страшно ругался, потрясая кулаками.
— Видал? .. Чисто Сработано, а?
— Угомонись ты, Егор, без тебя тошно, — ответил Груздев.
Ерка примолк, но при каждом броске тела крякал и, что-то бормоча, плевался.
Когда в комбеде собрались активисты, представитель из уезда, отвернув воротник пальто и высвободив из него шею, придвинулся к столу и спокойно заговорил:
— Сегодня, товарищи, мы предпринимать ничего не будем. Поздно уже. А завтра утречком соберемся и наметим план действий. Но помните, что без вашей помощи мы не сможем выполнить разверстки, а хлеб должен быть, и он будет.
В эту ночь многие не спали. Не спал и Митяй. Он никак не мог успокоиться. По дороге в школу он еще верил в Устина, надеялся на его приятельскую поддержку, но объявленная Груздевым разверстка развеяла все надежды и повергла в уныние. В нем вспыхнули озлобление и досада на свое бессилие. Все в нем протестовало: «Не дам! Не дам хлеба!» Когда закричали: «Казаки!»—он первый выскочил из школы и бросился наутек. Он испугался, но одновременно повеселел. Тревога, охватившая его в школе, улеглась, и' теперь он со злорадством думал: «Пусть! Пусть! А погибели себе они дождутся... И, видит бог, он, Митяй, к этому непричастен. Он будет только молчать. Молчать и глядеть».