— Наташа! — позвал он.
Наташа вздрогнула и, повернувшись к Устину, слепо упала ему на грудь.
— Ну, вот... — сказал он смутившись, — здравствуй!
Она подняла голову и до боли стиснула ему пальцы. В ее кротком взгляде было такое страдание, что у Устина сжалось сердце. Он быстро поцеловал ее в мокрые щеки и легким движением передал Митяю. Тот растерялся. Устин чувствовал себя неловко и не знал, о чем заговорить.
— Ну, гостюшки, раздевайтесь, — засуетилась старуха, — хата нонче натоплена жарко... Наташечка, давай сюда шубейку, Митяй, проходи к столу.
У Митяя подергивалась щека. Он снял малахай. На коротко остриженной голове был виден глубокий шрам.
— Это... тогда? — спросил Устин.
— Да, — тихо ответил Митяй, нерешительно трогая крючки шинели.
Устин подошел, ласково потрепал друга по плечу.
— Садись, Митяй, да рассказывай, где побывал да что повидал, какие дела в деревне. Беседа у нас с тобой долгая. Воды-то много утекло с тех пор, как потерялись мы.
Наташа сидела на скамье, смущенно перебирая махры платка.
— Схоронил я тебя, Устин, — виновато вздохнул Митяй, поглаживая шрам, и сел за стол против Устина.
— Не гадал и я тебя увидеть, а вишь, как жизнь обернулась...
— И не говори, — согласился Митяй. — Где пропадал?
— В плену германском.
— Это после того боя, что под Молодечно?
— После того. Слуха оттуда подать о себе нельзя было, — ответил Устин, глядя на Наталью, — думал так, что считают меня без вести пропавшим, ан вышло по-иному, — сочли убитым. Да, брат, кабы не революция, ходить, видно, мне по чужой земле и до сей поры.
— А слух о революции скоро туда дошел? — заинтересовался Митяй.
— Тут же, вскорости. У нас только и радости, что разговор о революции. Толковали всякое, да и там мужики ихние, глядючи на нас, радовались, руки нам подавали, военные обхождение к нам переменили, свободней стало, а потом так прижали, что не дыхнуть. В концлагери загнали, ровно очумелых. Опосля в Румынию бросили, а потом чуть живых в России высыпали.
Близко припав к столу, внимательно слушала Наташа, будто снова изучая лицо Устина.
На шестке под таганком потрескивал огонек, на сковороде шкварчило сало. Старуха чистила картофель.
— Интерес меня большой берет, какие тут дела в деревне? — откинувшись к стенке, спросил Устин. — В дороге много разговора всякого, каждый норовит сказать так, как ему лучше, удобней, а вот как оно верней?
— Да чего ж тут, — замялся Митяй, — оно вроде все прояснилось. Землю поделим промеж себя сами, и пущай всяк по себе свое хозяйство ведет.