Он принял маузер, взглянул на нее и отрешенно дополнил:
— Сука ты.
Он это помнил.
Он вспоминал об этом всякий раз, когда на его душу ложились тяжестью и горе и беды, вспоминал и забывал тут же.
Но страха от пустого зрачка маузера, направленного ему в грудь, забыть не мог.
Вернувшись в землянку, он долго и пытливо глядел на Султанбекову.
Она расправила на своих бедрах и животе фартучек и сказала:
— Я знаю, что ты от меня уйдешь.
Кривобоков поднял вверх свой помутненный взор, о чем-то подумал и выхрипнул:
— Ну и что же?!
Султанбекова прищурила глаза.
— Мишенька! Есть в отряде… молоденький такой. Его кличка «Барашек». Волосы у него курчавые, беленькие…
— А-а-а! Это тот самый, который при налете на геологов чуть не стащил у них с тачанки пулемет?! Ну и что же?!
— Он с обожанием смотрит на меня. И весь дрожит.
Кривобоков хмыкнул и вдруг вспомнил о том, что сам лично, при налете на геологов, рубанул шашкой какого-то сжавшегося старичка в передке. У старичка были странные чистые голубые глаза, они посмотрели пристально, а потом потемнели и одна здоровая рука обхватила другую — подрубленную.
Кривобоков приказал:
— Убей его. Отведи в лес… и… будто он сбежал. Как ты думаешь, он хочет тебя изнасиловать? Да?
Султанбекова помедлила с ответом, ей было радостно, что Мишенька ревнует, и она доверительно ответила:
— После встречи с тобой… убью его!
Кривобоков уже седлал коня, приторачивал чего-то, нагромождал, торопился. Сказал устало:
— Вот что… Я скоро вернусь.
Ударил коня плеткой, и тот снова сноровисто понес его в глубь леса.
…Султанбекова возвращалась из леса мрачная и злая.
Только что через ее душу прошли соседями жизнь к смерть. В ушах все еще слышался плачущий, удивленный голос Барашка: «Вы меня… убили? Да? Я уже мертвый… да?!»
А до этого они шли в пахучую глубину леса, шли взволнованные оба ожиданием уединения, шли далеко, будто на край света.
Барашек, молоденький и красивый, перепоясанный ремнями, увешанный саблей, гранатами, револьвером и биноклем, прерывисто дышал, оглаживал ладонью свои девичьи румяные щеки и, встречаясь с раскаленными черно-угольными глазами Султанбековой, смущенно отводил в сторону голубые кругляшки глаз.
Еще на базе она почувствовала, что кто-то опять пристально разглядывает ее. Она знала — кто. Подошла, глаза в глаза, снисходительно спросила:
— Что смотришь? Хороша?!
Барашек растерялся:
— Л-любуюсь.
— Стрелять умеешь?
Заторопился, отвечая:
— Это я могу лучше всех в отряде. Еще в Троицкой гимназии по стрельбе брал первые призы.
— Ну, ну. Пойдешь со мной.
На пушистой, насквозь прошитой солнечными лучами, поляне, остановились. Прошли в березы, в густые зеленые травы.