Дежнев знавал Курбата Иванова лет семнадцать назад. Тогда это был живой, жизнерадостный человек, любивший и пошутить, и встретиться с приятелем за чаркою меду. Теперь же, за месяц пребывания Курбата в Анадырском зимовье, Дежнев еще ни разу не видел улыбки на его пожелтевшем, морщинистом лице со впалыми щеками. Лицо Иванова неизменно было строгим, печальным.
Дежнев слыхивал о несчастьях, преследовавших Курбата. Лет семь назад Иванов похоронил жену. Были у него и немалые неприятности с воеводой: нечем было отдать казне ссуду, полученную для похода на Олекму-реку. Наконец, совсем недавно, по дороге на Анадырь Курбат потерял сына Федора. Правда, у Иванова остался еще старший сын Герасим, но печаль по Федору не уходила.
— Где беда ни голодала, а ко мне — на пирушку, — сказал новый приказный, прощаясь с Дежневым.
— Ты не убивайся, друг, — поддержал Дежнев старого товарища. — И не нам чета, да слезами умываются. Счастье, брат, с бессчастьем в одних санях ездят.
Дежнев знал, что нет слов, могущих унести горе отца, потерявшего сына, что лишь одно время может исцелить его. Но народный фатализм мог отвлечь мысли его старого однополчанина, и Дежнев напоминал о нем.
Выйдя из избы, Дежнев наткнулся на Юрия Селиверстова, привезенного Курбатом Ивановым под стражей из Якутского острога.
Теперь это был не тот Селиверстов, каким он уходил с Анадыря три с половиной года назад, осенью 1655 года. Правда, уж тогда его судьба была предрешена неожиданной гибелью на море одного из его кочей, нагруженного моржовыми клыками. Пятнадцать человек промышленников, во главе с перешедшим к Селиверстову Павлом Кокоулиным, были унесены на нем бурей в море и не вернулись.
Тем не менее, уходя с Анадыря, Селиверстов сохранял свой обычный наглый и самоуверенный вид. В Якутском же остроге перед грозным воеводой Селиверстов смешался и потерял голос. Привезенных им «рыбьего зуба» и соболей далеко не хватило для покрытия долга казне. За Селиверстовым еще остался долг в 1393 рубля.
Чтобы избежать тюрьмы, Селиверстов сказал воеводе, что эту сумму он роздал в долг людям, оставленным на Анадыре. И вот он снова в Анадырском зимовье, не приказным, а арестантом, присланным для взыскания долгов, что должны быть переданы казне.
Высокий, костлявый, Селиверстов теперь горбился и смотрел исподлобья. Он выглядел затравленным волком. Насмешки встречали его всюду, куда бы он ни явился.
— Эй! Опытовщик! Не свиным ли ухом ты подавился? — кричал ему Сидорка.
— Метко ты попал ногой в лужу, — съехидничал его прежний подчиненный Григорий Байкал.