Костров сидел, жевал губами, кивал головой. Потом заговорил все так же неторопливо и тихо.
— За мной есть одна вина, — сказал он. — Не могу простить себе…
Я быстро поднял глаза. Нет, конечно же, старик пришел не просто жаловаться и причитать. Тут что-то другое, более важное. Мне пришлось сделать усилие над собой, чтобы не показать, как я заинтересован.
— Какая же вина? — спросил я равнодушным тоном.
— Когда гитлеровцы подходили совсем близко к штабу, — сказал Костров, — и мы в любую минуту могли оказаться в их власти, я решил на всякий случай зашифровать лабораторный дневник. Вероятно, это была ошибка, но я захотел застраховаться от всяких неожиданностей…
Костров молчал. Я достал портсигар и предложил ему папиросу, но он отказался. Я закурил и неторопливо спрятал портсигар. Мне не хотелось, чтобы старик заметил, как я взволнован.
— Ну что ж, — сказал я, — почему вы считаете, что это ошибка? Очень хорошо, что вы зашифровали.
Старик покачал головой:
— Ошибка была в другом. Мне было трудно шифровать одному. Я много работал в это время. Я попросил его мне помочь.
— Кого? — равнодушно спросил я.
— Как «кого»? — Костров с удивлением на меня посмотрел. — Якимова, разумеется!
Полузакрыв глаза, я раскачивался в качалке. Дневник был зашифрован! Это меняло многое. Это, прежде всего, подтверждало одно: дневник мог пригодиться только тому, кто знал шифр. Еще подтверждение того, что не мог похитить дневник человек посторонний. Правда, похититель мог не знать, что дневник зашифрован…
Как будто издали доносились до меня слова Кострова. Он все еще продолжал говорить печально и неторопливо:
— Я сам дал ему в руки все карты. Быть может, я сам навел его на мысль о похищении…
Ох, если бы знал профессор, как мало меня сейчас интересовал вопрос, совершил он ошибку или не совершил!
— Возможно, — рассеянно сказал я.
Но старика, видимо, очень мучила его вина.
— Вы считаете, что я виноват? — спросил он.
Мне некогда было его успокаивать.
— Кроме вас и Якимова, никто не знал шифра?
— Никто.
— Ни один человек? Это совершенно точно?
— Да, ни один человек. Я считал, что шифр должен знать только тот, кто шифрует.
— Поймите меня правильно, — сказал я. — Мой вопрос не имеет отношения ни к каким моим подозрениям, но я должен знать все совершенно точно. Когда вы говорите, что никто не знал, вы разумеете и Валю и Юрия Павловича? Буквально ни один человек?
— Буквально никто, кроме меня и Якимова.
— А кто знал, что дневник зашифрован?
— Это мы ни от кого не скрывали. — Он опять помолчал немного и продолжал: — И вот видите, к чему это привело! Уж, кажется, старался от всех оградить…