Сэм был рад, что Анри уговорил его поехать сегодня в Оперу, на гала-представление в первый день декабря. Наверняка это его первый и последний шанс надеть вечерний костюм, который он привез с собой, рассудив, что раз у вас есть такой костюм, то глупо не взять его с собой в Париж.
Теперь, одетый в точности как все остальные, Сэм чувствовал себя невидимкой, и это как нельзя лучше отвечало его настроению. Это было ему сейчас совершенно необходимо после странного ощущения абсолютной обнаженности и беззащитности, которое ошеломило его, когда он увидел свои работы, представленные на суд общественности, в непривычном освещении галереи Тамплона. Ни одно из его творений, которые он ощущал плотью от плоти своей, казалось, не находилось здесь на своем месте. Все работы были вырваны из того пространственного единства, в котором они пребывали у него в мастерской.
И все же Сэм был очень доволен выставкой. Мысленно рисуя себе предстоящее открытие – традиционный вернисаж с выпивкой и массой приглашенных, которые толкаются в попытке подобраться поближе к его сводам и дугам, но, несмотря на это, умудряются лишь мельком взглянуть на них, Сэм непроизвольно вытягивал свои длинные руки по швам, чтобы дать воображаемой публике пройти. Однако не следовало забывать, что там будут и критики и они позже вернутся, чтобы посмотреть на его работы повнимательнее и написать о них. Какие-то работы, возможно, купят один-два коллекционера – а может быть, таких и не окажется. Пока невозможно сказать наперед, что принесет ему эта выставка, но Сэм чувствовал удовлетворение от своей новой работы-а для него это было самым главным.
Анри с торжествующим видом протянул ему бокал, и Сэм чокнулся с помощником своего агента, который достаточно хорошо говорил по-английски и жаждал усовершенствовать свой сленг.
– Спасибо, старина, что вытащили меня сегодня. Если бы я остался дома, то сейчас пьянствовал бы в пустой мастерской. У Ханни сегодня урок, и вы, вероятно, спасли меня от нервного срыва.
– Вы прежде не бывали в Парижской опере?
– Ни разу. А антракт мне нравится даже больше первого акта – гораздо оживленнее и масса хорошеньких женщин.
– Вы отдаете себе отчет, Сэм, что сей памятник плохому вкусу был сооружен с единственной целью – показать во всей красе французскую женщину? Опера – это только предлог. Эта парадная лестница – наилучшая во всей Европе площадка для демонстрации роскошных туалетов, но – увы! – в наше время, если не брать в расчет таких спектаклей, как сегодня, сюда приходят в джинсах и свитерах – конечно, не те, кто сидит на лучших местах. Эти пока еще надевают вечерние туалеты. Взгляните-ка на ту группу в дверях. Согласитесь, старина, они украшают это помещение даже в большей степени, чем оно того заслуживает.