У ближнего в оци бачишь маленькiй сучок,
А в себе не бачишь здоровый дручок.
На другом рисунке изображены «казак» и «москаль»; последний держит первого за полу, которую первый обрезывает саблей. Подпись: «Вид москаля полу врижь та втикай». На третьем рисунке: «козак» и «лях», которые жмут друг другу руку, а козак другую руку держит за пазухой. Подпись гласит: «3 ляхом дружи, а каминь за пазухою держи».
«Стара Кочубеиха» смотрит ещё женщиной не старой и красивой, но в этой красоте не видно уже привлекательности, нежности и обаяния молодости. Скорее в красоте этой есть что-то отталкивающее, жестокое и надменное. Движения её изобличают желание властвовать повелевать, и если сфера этого владычества является ограниченной, то она превращается в семейный деспотизм, в форме держания мужа под башмаком, а детей в ежовых рукавицах. Перед Кочубеихой прислуга должна непременно трепетать, ходить в страхе Божием и исполнять приказания госпожи, а движения её бровей и глаз, мановения руки и понимать, её молчание. Недаром Мазепа, которому Кочубеиха немало насолила, называл её женою гордою и велеречивою.
— На Кочубеиху треба доброго муштука, як на брикливу кобылу, — не раз говорил он.
— Як бы не вы, Иван Степанович, — замечал на это лукавый Семён Палий, — то вона б давно була гетьманом.
Кочубеиха, подойдя к Мотрёньке, стала рассматривать лежащую перед ней книгу.
— Кто се тоби дав таку книгу? — спросила она.
— Пан гетьман, мамо, — отвечала Мотрёнька.
— От-ще! Старый собака, задумав вчити чужу дитину.
— Ну вже яко-бо ты, мамцю! За що ты его не любить! — возразила девушка, глядя на мать. — Вин такiй добрый…
— Добрый, як кит до сала.
— Та ни бо, мамо, вин мени и ласощив дае.
— Знаю, бо сам дуже лысый...
— Та за що ж ты его, мамцю, не любишь? — настаивала Мотрёнька, ласкаясь к матери.
— За те, що ты ще дурне, — отвечала Кочубеиха, гладя голову дочери.
— Та ну бо, мамчику, скажи, за ви що? — ласкалась девушка.
— Выростешь, тоди сама знатимешь.
— Ах, мамо! Та я выросла вже...
— Выросла, тa ума не вынесла.
— Ну, яка-бо ты мамо... мени вже скоро симнадцатый рик буде…
— Знаю... а молоко мтеринськое он ще и доси на губах не обсохло... — И Кочубеиха тронула Мотрёньку по губам.
— Ни, обсохло, мамцю, — лукаво возражала девушка. — Я знаю, за що...
— А за що бо? Ну, скажи, Мотрона Васильивна, будте ласкови.
— Не скажу, мамо.
— От дурне!
— Ни, не дурне... Я чула, як ты раз таткови казала: «Коли б не сей старый собака, Мазепа, ты б давно був гетьманом»...