Словно по ручью крови въехала карета во все еще горящий город.
Когда монарх медленно, будто боясь упасть, выходил из кареты, придерживаемый, словно старец, под руки фурманами, ему салютовали пушки, чтобы заглушить пальбу у замка в Старом городе. Царь выглядел необычно бледным. На его нездоровом белом лице еще больше чернели запавшие глаза, а темная бородка и усы придавали ему внешность измученного длительным постом молодого монаха. Царь вяло улыбнулся кланяющимся ему до земли людям и слабым тихим голосом спросил куда-то в сторону:
— Где это еще стреляют?
У воевод испуганно забегали глаза. Услышал-таки государь пальбу у дворца!
— Не волнуйтесь, светлый государь, — милостливо отвечали ему, кланяясь в пояс, — весь город салютует вашей светлости! Мы захватили Вильну полностью. Это так, по мелочи где-то пушки бухают. Последних литовцев выкуривают из их чертовых укреплений.
Алексей Михайлович едва заметно улыбнулся. Не то потому, что последних литвин выкуривают, не то потому, что город уже взят.
— Хочу видеть пленных, — устало произнес царь, чуть отвернув в сторону голову, — где они? Где командир гарнизона города?
Лишь сейчас темные очи государя гневно блеснули и уставились в упор в глаза стоящего рядом воеводы. По несчастному воеводе словно ток прошел.
— Не вели казнить! Виноват! — бросился на колени воевода. Но царь словно уже и не видел этого человека — он с вопросом в глазах повернулся к другим. Лишь Черкасский стоял прямо, с легким презрением глядя на бьющегося лбом об землю воеводу. Вольный казак, он терпеть не мог всех этих азиатских замашек московского государя и его челяди. Царя он тоже ненавидел, ненавидел всю эту войну, не понимая, зачем войску Хмельницкого сражаться и умирать в Литве, убивая литвин, а не ляхов. «Будь все по чести и справедливости, мои казачки уже бы в Варшаве саблями звенели о броню ляхскую», — в сердцах думал атаман.
А пленных и в самом деле не было. Разве что трое венгерских солдат, включая их израненного и полуживого лейтенанта. Но эти пленные ни слова не знали по-русски. Обычные наемники.
— Пленные будут, — убедили царя, — приведем!
Глаза царя вновь потухли, гнев исчез, он милостиво кивнул, сделал слабый знак рукой, мол, все свободны, разговор окончен, ведите в палаты.
В тот же день царь написал сестрам и жене в Москву:
«Постояв под Вильною неделю для запасов, прося у Бога милости, пойдем к Оршаве. Обо мне не покручиньтеся. Ей, Бог даст добрый путь и Победу…»
В это время все еще оборонялся виленский замок. Две московские пушки били в дворцовые стены и ворота. Десятого августа казаки подтащили третью пушку, четвертую, потом пятую. Еще две английские гаубицы подкатили два стрелецких артиллерийских расчета. Гаубицы стреляли разрывными снарядами, прицельно и навесно… Стены содрогались от нескончаемых ударов осадных ядер, сыпалась с потолка штукатурка, падали, разбиваясь на мелкие блестящие кусочки, люстры, чугунные решетки с грохотом вываливались из разбитых окон, а на стенах, никем не снятые, висели портреты виленских шляхтичей, великих князей Литвы, посеченные пулями и осколками ядер… Через окна, сквозь бреши в стенах, через двери ядра пролетали и разрывались внутри здания, неся смерть его защитникам. Пули свистели вокруг, словно мухи на конюшне.