— Ты можешь мне ничего не рассказывать, — продолжал я. — Я, разумеется, не вправе допытываться. Пойми только, что я спрашиваю не из праздного любопытства. Чтобы найти Левку, догадаться, где он, мне нужно влезть в его шкуру, понять его состояние, его намерения, ход его мыслей. А я твердо уверен, что какая-то ерунда уже давно замутняла ваши отношения, вносила разлад в вашу жизнь.
— С такой интуицией, — огрызнулась Лисица, — можно на эстраде работать. У Мессинга хлеб отбивать… Ну что ж, ладно, расскажу, если так. Только вот сливки сначала съем, хорошо? А то они распустятся.
Дело было, конечно, не в сливках. Но и не в том, чтоб выиграть время и придумать новую отговорку. Я знал, что теперь Лисица будет говорить откровенно. Просто собирается с духом.
Что же касается моей интуиции, так поразившей ее, то здесь дело обстояло не совсем чисто. Впрочем, давно уже кем-то неплохо сказано: информация — мать интуиции. Накануне вечером Тамара Андреевна говорила мне: «Жаль, конечно, Лизочку, но отчасти она сама виновата. Юра — человек со странностями, я не отрицаю. Но нельзя же терзать его за это изо дня в день. А она совсем не считается с его привычками. Она своей чистоплотностью кого угодно может допечь. Лизочка хорошая девочка, очень хорошая, я о ней никогда плохого не скажу. И Юру любит, и неглупая. Но терпения у нее маловато и не умеет мириться с чужими недостатками. А в жизни и это нужно».
Вот как обстояло дело с моей интуицией. Мессинг мог спать спокойно…
— Ладно, — повторила Лисица, выскребая остатки сливок и облизывая губы. — Но мне даже неудобно рассказывать тебе об этом. Потому что все это тоже пустячнейшие пустяки. Тебе трудно будет поверить, что я могла придавать этому такое значение.
— Но, видимо, эти пустяки порядком попортили вам жизнь?
— Да. А может, не столько они, сколько мое отношение к ним, моя нетерпимость. Ты, наверно, помнишь, что Левка еще в школе терпеть не мог всяческого чистоплюйства. И меня вечно дразнил «чистюлей»… И директоршу шокировал своими вихрами, своим расхристанным видом…
— Помню.
— Ну вот. Все это продолжалось. Год за годом.
— Он продолжал тебя дразнить?
— Не смейся. Он продолжал пренебрегать самыми элементарными правилами приличия, порядка, аккуратности…
— Я помню и еще кое-что. Помню, как однажды, на классном собрании, когда директорша напустилась на Левку, ты бросилась на защиту. Ты тогда говорила, что никто не обязан соблюдать всякие условности, что каждый имеет право одеваться так, как нравится ему, а не другим…
— Да, да. Я тебе даже больше скажу. Может, Левка произвел на меня впечатление именно независимостью своих суждений, свободой от общепринятых вкусов, своим царственным безразличием к одежде. Мне все это нравилось, хоть иногда я и называла его чертополохом…