— Боже мой! — вдруг схватилась за голову пани Фаина. — Боже мой! Чтобы еврейская девушка занималась таким делом! Лучше бы я не дожила!
— Э, Фанечка, — поморщился тактичный Соминский, — ну при чем тут «еврейская»? А если польская? А если американская? Им, ты думаешь, легче? Это занятие, Фанечка, никого не украшает.
— Да, да, — торопливо согласилась пани Фаина. — Да, но все-таки… Ой, вы бы знали, какая это была девушка! Это была не девушка, это был хрустальный цветок!
— Она и сейчас очень хороша собой, — ответил я невпопад и тут же устыдился неуместной бодрости своего тона.
— Как вы думаете, — спросил Соминский, — она теперь сможет найти работу? Ну, не в Белостоке — вы ж понимаете, здесь ей уже не жизнь, — где-нибудь в другом городе? А?
Я успел только утвердительно кивнуть: вернулась Хана, и Соминский стал расспрашивать меня о школах. В Кракове его дети учились по-польски — смогут ли они учиться по-польски здесь? Они ведь белорусского совсем не знают…
Так и не удалось мне в ту ночь прикорнуть на подушке в красную горошинку. Едва замолкал Соминский, как бледный юноша начинал выкладывать накопившиеся у него вопросы. В начале шестого мы встали из-за стола и распрощались, прервав беседу на полуслове.
Мы вышли вместе со Златой. По зябким и еще почти безлюдным улицам она зашагала на свою ткацкую фабрику, я — во временное управление.
За далекою Нарвской заставой
Порывистый ветер налетал с Финского залива, трепал серовато-рыжие кусты сухого бурьяна, морщинил лужи, забирался под пальто. Уже около получаса Алексей Рудых бродил по пустырям, останавливался возле уцелевших домов, пытался прочесть названия улиц на проржавевших табличках и снова пускался месить осеннюю грязь.
Комиссия была назначена на четыре часа. К четырем все они должны были приехать сюда — в район, отведенный под застройку. Алексею казалось, что время идет очень медленно. Может быть, потому ему так казалось, что он слишком часто поглядывал на часы.
На центральных проспектах города следы войны уже не бросались в глаза: старые дома отремонтировали, на месте разрушенных построили новые или разбили аккуратные скверики. Здесь, на окраине, все выглядело совсем по-другому. Кое-где виднелись чудом выстоявшие каменные дома. Стены их были изуродованы полосами и пятнами камуфляжа, обожжены пожарами, исцарапаны осколками. Стояли эти дома далеко друг от друга, вразброс, среди бесконечных пустырей, пожарищ, развалин.
За четыре года пожарища немного затянуло травой и бурьяном. Во многих местах были устроены небольшие огороды. Алексей остановился возле одного из них. На изгородь пошла колючая проволока, борта разбитого грузовика, останки которого валялись неподалеку, металлические сетки нескольких старых коек; калитку заменяла автомобильная дверца, простроченная пулеметной очередью. Картофель был уже убран. Только вялая ботва валялась на разрытой земле.