— Да неужели? — тьма вновь нагло захихикала.
— Мы далеко отплыли?
— Уже день, как плывем. Тебя сюда притащили не то уснувшим, не то вырубившимся. По-моему, ты слегка перебрал.
— Есть немного, — ответил я, не ослабляя своей хватки на балке. Мои мысли вернулись к прошлому дню, но это напоминало расчесывание едва зажившей раны. Слишком быстро. Надо осознать произошедшее, встретиться лицом к лицу с чувством вины и написать письма (которые, как мне подло напомнил разум, я бы не смог написать, если бы Кэролайн не обучила меня грамоте). Но всему этому надо было чуть-чуть подождать.
Сзади послышался мучительный скрежет. Развернувшись, я прищурился в полутьме, и, когда мои глаза привыкли к освещению, я увидел кабестан. Сверху донеслись топот ног и крики мужчин, работавших на верхней палубе. Кабестан страдальчески заскрипел и повернулся.
— Тащи, — раздался крик сверху. — Та-ащи.
Несмотря на все пережитое, от этих криков я вновь почувствовал себя маленьким удивленным мальчиком.
Я осмотрелся. По обе стороны расположились ряды пушек. Их стволы тускло поблескивали в темноте. С другой стороны палубы виднелась веревочная лестница, свисавшая с квадрата, излучавшего дневной свет. Туда я и направился и, забравшись наверх, оказался на шканцах.
Скоро я выяснил, как остальные члены экипажа справлялись с морской качкой. Они не только одеждой отличались от рабочих на суше — короткие куртки, рубашки в клетку, длинные парусиновые штаны — но и походкой. Казалось, они всем телом передвигались вместе с кораблем, руководствуясь исключительно инстинктом. Первую пару дней волны под нами то и дело перебрасывали меня от мачты к подпорке, и мне пришлось привыкнуть к смеху, доносившемуся всегда, когда я снова, раз за разом, падал на палубу. Но вскоре, как раз когда я привык к запаху на нижних палубах, к постоянному скрипу корпуса, к мысли, что от воды меня отделяло только несколько древесных досок и слой смолы с паклей, которыми заделали дыры, я научился ходить вместе с волнами и "Императором". Вскоре я тоже ходил, как любой другой член экипажа.
Мои товарищи по кораблю, все до единого, были орехово-коричневого цвета. У них были морщинистые и обветренные лица, кожа некоторых мужчин постарше напоминала растаявший воск свечи. Со скрытными и настороженными взглядами, последние были в основном молчаливы.
Большинство носили платки или косынки, небрежно повязанные вокруг шеи, они ходили с наколотыми татуировками и отращенными бородами, на их ушах висели золотые серьги. Товарищи по кораблю постарше, те, что с обветренными лицами, напоминавшими растаявшие свечи, были всего лишь лет на десять старше меня. Как я вскоре выяснил, моряки прибыли из самых разных уголков: Лондон, Шотландия, Уэст-Кантри. Многие из нас, примерно треть, были чернокожими; некоторые из них были беглыми рабами, нашедшими свободу на море, где и капитан, и члены экипажа обращались с ними, как с равными — или скорее, где и капитан, и члены экипажа обращались с ними одинаково по-скотски. Среди членов экипажа были и мужчины из американских колоний — из Бостона, Чарльстона, Ньюпорта, Нью-Йорка и Сейлема. Большинство постоянно держали при себе оружие: сабли, кинжалы, кремневые пистолеты. Как я потом узнал, по причине того, что выстрел из первого мог обернуться осечкой из-за отсырения пороха, они всегда носили с собой хотя бы второй пистолет.