Так-то, товарищ учитель! И от того, что ты так разволновался, пользы трем твоим гибнущим ученикам никакой. Ты не имеешь права оставаться сторонним наблюдателем! Ты так любишь сравнивать себя с садовником! Маленькие черенки, маленькие веточки, кустики превращаются в громадные деревья. Деревья эти дают тень жаждущим прохлады, плоды — голодным. Садовник гордится своими деревьями, как собственными детьми, потому что деревья служат людям.
Помню, таким же мальчишкой, как Каков, утром я шел в школу, а после уроков, не положив в рот и нескольких крошек хлеба, спешил в поле — из учащегося я превращался в табельщика: замерял выполненную колхозниками работу. И только когда ночь опускалась на наши поля, едва волоча ноги, брел домой. Дома пил чай, заваренный солодковым корнем, съедал первый за день кусок ячменного хлеба, величиной с ухо человека, и снова уходил работать. Теперь уже в контору колхоза. Три смены! Случалось, засыпал прямо на ходу, от голода не раз терял сознание. Но это было в тяжелые военные годы, это была временная необходимость. И у меня была другая, чем у Какова, забота — помочь родному колхозу, а не набить карман деньгами. Неужели мой отец и сотни других отцов погибли за то, чтобы среди нас жили такие Огулнияз? И я поспешил к директору. Стараясь говорить как можно спокойнее и все равно волнуясь, подробно рассказал ему про семейные обстоятельства Какова, Бике и Гогерчин. На другой день вечером, как раз перед ужином, мы услышали пронзительный крик нашего сына, а потом жалобный плач. Только что Акджагуль привела его из детского сада и разрешила до ужина поиграть во дворе. А теперь Гельдишка стоял передо мной, на лбу его алела громадная шишка.
— Что с тобой? — склонился я к нему.
— Каков стукнул, — громко плакал он. — Мама, у меня голова болит. — Слезы его текли безудержным потоком.
Акджагуль тоже заплакала.
— Теперь ребенку житья не будет. Ты думаешь, Каков просто так его стукнул? Да он без приказания матери шагу не ступит. Объясни мне сейчас же, что ты затеял, за что они нам мстят? Завтра и вовсе голову ему пробьют! Хорошо еще, что глаз цел.
Я коротко передал Акджагуль мой разговор с директором. Она расплакалась еще пуще.
— Неужели ты думаешь переделать их? — сказала она мне и повернулась к сыну: — Расскажи мне, как это случилось? Ты не дразнил Какова?
— Я его сначала и не видел. Играл в машину, а тут он подскочил и говорит: "Кто тебе разрешил торчать возле нашего подъезда?" И как стукнет! А потом еще. Когда я заплакал, тетя Огулнияз его позвала.
Я стоял у окна, в своем кабинете, не зная, что предпринять. Вижу — Муса. Нехотя бредет с работы. Я вышел ему навстречу. Заговорил с ним резко, не выбирая выражений, рассказал о случившемся. Потребовал, чтобы Каков извинился.