— Бог с тобой, Огулдони! Невестка твоя за водой пошла. Зачем говорить напрасно!
— «Напрасно»! Когда бедный наш сын дома был, она у моей постели чай ставила. Завернет в тряпку — хоть до полудня спи, всегда горячий. Видно придется самой готовить…
— Да уж, — перебила ее Солтанджамал, подошедшая с полным кувшином, — приучайтесь теперь сами чай греть: не только сыновей, и невесток от вас забирают.
Солтанджамал говорила, не глядя на свекровь; она вообще отличалась независимостью характера, даже, пожалуй, дерзостью. Во-первых, она была очень красивая, самая красивая после Кейик, и потом, ведь отец у нее не чабан какой-нибудь, а продавец, магазинщик Караджа, известный в наших краях бахши
[1].
Огулдони сразу перестала ворчать.
— Ты шутишь или как? — испуганно спросила она.
Моя мать обомлела: встала и обеими руками схватилась за ворот.
— Не пугайтесь, тетя Дурсадап, — усмехнувшись, сказала Солтанджамал. — Траву косить посылают. Не будет же скотина ждать, пока наши с фронта вернутся.
— Конечно… — нерешительно согласилась мама. — Но все-таки как же?..
— Очень просто. Сейчас траву идем косить, а нужно будет, и самого Гитлера скосим! От женщины, говорят, и змея бежит.
Я громко фыркнул. Только сейчас Солтанджамал заметила меня.
— Эй, Еллы-джан, ты что туда забрался? Помоги-ка мне. Давай бочку в кибитку перетащим, а то вода согреется.
И стоит смотрит, как я с бугра спускаюсь. Я отвел глаза — до чего же она красивая!
— Держи.
Я схватился за бочку, она оказалась тяжелая и скользкая.
— Не хватай один, — строго сказала Солтанджамал. — Жила лопнет.
Взявшись за край бочки, она нечаянно коснулась моей руки; я почувствовал, что кровь заливает мне лицо, уши набрякли…
С бочкой мы возились довольно долго, она почему-то все выскальзывала у меня из рук.
— Анкар-ага вернулся!
— Молодую привезли!
Услышав крик, Кенкер выскочила из дому. Со всех сторон сбегались люди, всем хотелось увидеть молодую. Кейкер подбежала к отцу и упала ему на грудь.
— Не надо, дочка, — негромко сказал старик. — Ты не должна так вести себя — ты дочь Анкара.
С виду старик, величественно выступавший впереди каравана, был спокоен, и, наверное, никто, кроме жены, не понимал, как темно сейчас, у него на душе. Думал ли он, четыре дня назад уезжая от свата, что встречать караваи с невесткой выйдет одна дочка. А его сыновья, его орлы…
Когда Нокер сказал о повестках, Анкар-ага с внезапной болью подумал: трусит сын — и вспылил. Возмущенный, разгневанный, он сразу не вник в смысл этого беспощадного слова «война». Да и войны бывают разные: может, там пограничный спор, столкновение… Но когда Нокер подбежал к брату, а затем вскочил на копя, Анкар-ага вдруг постиг происходящее. Он смотрел вслед младшему сыну, и губы у него дрожали.