– Как? – тихо поинтересовалась Маша.
– Просто заболел. – Я допил кофе и, поставив чашку на поднос, откинулся в кресле. – Не это плохо, понимаете?
– А что же может быть хуже?
– Люди, Маша. Человек, самый хитрый и опасный зверь на всем белом свете. Живет без радости, убивает для развлечения, ищет наживу даже в том, что таковой не принесет, и злится, злится на весь мир.
– Чем же вам так насолили люди?
– Лично мне? – Я в задумчивости почесал затылок. – Лично мне ничем, а вот что дальше будет, сказать сложно. Достаточно того, что по пути мы встретили две бронемашины, чьи хозяева занимались грабежом и работорговлей. Сила при них, значит, и правда при них. Ей-богу, не выбрались бы, если бы не капитан Горин со своими бойцами. Сейчас, вместо того чтобы кофе с вами пить, я бы отхожие места какой-нибудь кавказской диаспоре вычищал, или еще чего похуже. Месяц прошел, а все устои рухнули, как не бывало. Вот такие они, эти люди.
– А как же вы? – возмутилась Маша. – Как же ваш друг в машине? Он же до последнего момента не уезжал, даже когда мертвецы совсем близко подобрались. Вы же на него накричали буквально.
– Мы это мы, – улыбнулся я. – Мы – обычные. Не мним из себя ничего, трезво свои силы и ситуацию оцениваем, оттого, может, и живы до сих пор. Я вот бухгалтер, Марк, тот, что за рулем, охранник. По сути, мы те, кого вы многие годы видели на улице, идущих, торопящихся мимо по своим делам, и никогда не замечали. Мы – это серая масса, люди умственного, интеллектуального труда.
– Но Марк же охранник? – удивилась Маша.
– Ну и что? – отмахнулся я. – Вы думаете, ему там думать не надо? Я вот к чему это все веду. Мы не бойцы, не военные, мы стараемся выжить, и каждая жизнь для нас бесценна. Потеря человека в отряде это прежде всего личная трагедия, а не минус боевая единица или «двухсотый».
– Думаете, военные не переживают за свои потери?
– Переживают, – я глубоко затянулся и выпустил в потолок струю дыма. – Поначалу, и если в одной роте служишь, так почти наверняка, а коли под командованием твоим от батальона и поболе, то и привыкнуть можно. Нам, гражданским, такое в диковинку.
– Значит, вы против военных?
– Нет, – я покачал головой, – я против тех, кто мнит себя вершителем судеб, таковыми, по сути, не являясь.
– Надо было дверь подпереть, – вздохнул я, спускаясь по лестнице. – Забредет еще какая дрянь ночью, потом не отмахнешься.
За мной, осторожно ставя больную ногу на ступени, шла Маша, чей багаж за последние сутки из рюкзачка перерос в здоровую хозяйственную сумку, которую мне по-утру и вручили со всеми почестями.