– Розыгрыш? Нет, не думаю. Все мои друзья, простите за выражение, самые настоящие угрюмые зануды. Я, знаете, скажу вам чистую правду, Мейер. Не подумайте, что я хочу подольститься к вам, но когда умер ваш папаша, когда мой самый близкий друг Макс Мейер отошел, так сказать, в мир иной. Господи, храни его душу, мир потерял очень веселого человека. И это – святая правда, Мейер. Это был настоящий весельчак, всегда улыбающийся, всегда готовый подшутить или разыграть кого-нибудь. Веселье так и било из него.
– Да, этого у него было предостаточно, – поспешил согласиться Мейер, надеясь, что отсутствие энтузиазма не слишком отразилось на его лице. Это ведь именно весельчак Макс Мейер решил в отместку судьбе за то, что та наградила его таким поздним ребенком, наречь новорожденного Мейером, при том, что и фамилия его была Мейер. Ничего не скажешь, милая шуточка, лучше и не придумаешь. Когда на церемонии обрезания тридцать семь лет тому назад папаша объявил об этом своем решении, то все гости наверняка чуть не полопались со смеху, включая и сидящего сейчас перед ним Раскина. Что же касается самого Мейера Мейера, которому предстояло расти и взрослеть с таким именем, то ему было не до смеха. Упорно и безропотно, подобно альбатросу, он нес свою ношу по жизненному пути. Он терпеливо сносил удары судьбы и насмешки, сыпавшиеся на него со всех сторон, особенно от тех, кто считал, что человек с таким именем не заслуживает симпатии. Он нес это испытание подобно гербу на щите, и девиз его был: “Мейер плюс Мейер плюс Терпение”. Вот три слагаемых, составлявших психологический портрет детектива второго разряда, который успешно и добросовестно трудился в Восемьдесят седьмом полицейском участке, настойчиво и скрупулезно распутывая каждое порученное ему дело до конца. И это терпение помогало ему в работе так же, как другим помогает хорошо подвешенный язык или приятная внешность.
Таким образом, странное его имя в конечном счете не слишком повредило ему. Само собой разумеется, что носить такое имя было не очень-то приятно, но, тем не менее, он все-таки выжил, и даже стал хорошим человеком и хорошим полицейским. Постоянные треволнения не нанесли ему невосполнимого ущерба, не считая, правда, того, что в свои 37 лет Мейер был уже совершенно лысым. Конечно, какой-нибудь знаток Фрейда мог был предположить, что облысение – это результат многолетней сублимации. Но откуда, черт побери, взяться таким интеллектуалам в дежурке для детективов полицейского участка и кому они там нужны?
Смирившись за долгие годы с тем, что ненависть к отцу все равно не изменит его имени, он снова пережил щемящее чувство утраты, позабыв на мгновенье о всех своих обидах, о том, что живет он со своим именем как с клеймом. Вспоминая отца, он попытался придать ему облик мягкого и приятного во всех отношениях человека.