– В квартире, конечно, где же еще?
– И вы там собираетесь жить? – Хейз спросил, не веря своим ушам.
– Конечно. Спальня прекрасно сохранилась. Никогда и не подумаешь, что в ней что-то произошло. И в гостиной не так уж и плохо. Там я храню все свои фильмы. Бог мой, а если бы я держал их в кухне?..
– Ну что ж, еще раз спасибо, мистер Хеслер.
– Не стоит. К вашим услугам в любое время. – Он за руку попрощался с обоими полицейскими, махнул рукой Мейеру, который едва удостоил его кивком головы, и вышел из дежурной комнаты в коридор.
– А чем он, собственно, занимается? – спросил Мейер. – Важничает так, будто баллотируется в мэры.
– А что, мы могли бы пользоваться показаниями и мэра, если нужно, – прокомментировал Клинг.
– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – поинтересовался Карелла.
– Только одно, – пояснил Хейз, – что, если Томми Барлоу планировал покончить жизнь самоубийством, с какой стати ему пользоваться квартирой друга? Люди обычно стараются не причинять беспокойство своим друзьям, особенно, если готовятся свести счеты с жизнью.
– Верно, – согласился Карелла. – И с каких это пор потенциальные самоубийцы ходят счастливые и радостно смеются? – Он отрицательно покачал головой. – Нет, совсем не похоже, что Томми замышлял свои похороны.
– Да, – подтвердил Хейз. – Похоже, он собирался на вечеринку.
* * *
Было бы очень просто закрыть это проклятое дело, назвав его самоубийством. Ни Карелле, ни Хейзу не очень-то хотелось, как говорится, стегать дохлую лошадь, у них вполне хватало доказательств, что Томми Барлоу и Ирэн Тейер сами покончили счеты с жизнью. Ведь были и предсмертная записка, и газ в таком количестве, что это привело к взрыву. Были вдобавок еще и две пустые бутылки из-под виски, и полуголые тела – все свидетельствовало о том, что всему причиной была любовь, – обреченные любовники, возможно, обнимались до самой последней минуты, пока не потеряли сознание и газ не убил их.
Такое заключение напрашивалось само собой и дело конечно, нужно было квалифицировать как самоубийство.
И все-таки Карелла и Хейз, очень добросовестные и опытные полицейские, не испытывали удовлетворения. Они знали, что у каждого происшествия есть свой особый привкус, не поддающийся ни логике, ни рассуждению Они его чувствовали интуитивно: что-то вроде внутреннего видения, которое появляется, когда ты как бы влезаешь то в шкуру жертвы, то убийцы. Когда это чувство посещает тебя, ты прислушиваешься к нему. Ты можешь обнаружить и бутылки из-под виски на полу, и аккуратно сложенную одежду, и предсмертную записку, отпечатанную на машинке, и квартиру, наполненную газом, – все это свидетельствовало о явном самоубийстве, а твоя интуиция говорит тебе, что это не так. Ведь это так просто.