После антракта дирижер начал с легкого движения — ласковое прикосновение к левой щеке. Словно он что-то держал в кончиках пальцев. Потом, приоткрыв рот, повернулся вбок к определенным музыкантам. Настоящий обольститель. Возможно ли, чтобы человек так верил в силу собственного обаяния? Неужели этого достаточно, чтобы оправдать свою жизнь?
Или сей благородный дирижер совсем иначе, не так, как Франк, был жертвой чего-то большего, чем само обольщение? Может быть, музыка требовала этого от него в такой степени, что он уже сам не знал, обольщает ли он ради искусства или ради своих эгоистических интересов. Даже в тех случаях, когда не стоит с палочкой в руке и не дает интервью по телевидению. Некоторые из легендарных личностей мира сего остаются жить в памяти людей и в записях о них. Таким образом они живут, если и не лучше, то, во всяком, случае более на виду, чем в действительности.
Теперь он подошел к самому краю подиума. Еще шаг и загородка уже не удержит его. Но он не упал. Нет. Он двигался семенящим шагом с какой-то игривостью, словно все на свете подчинялось кончикам пальцев его рук и ног. Весь оркестр, исполняющий трепетную третью часть.
В последней части, Allegro Presto, я заплакала, вероятно, не в том месте, где нужно. Оказалось, у меня были струны, о которых я не подозревала. В тот вечер они мне не подчинялись.
На другую ночь после концерта мне приснилось, будто я пишу о женщине, которая преследует дирижера — от концерта к концерту, из города в город, по всему миру. Несмотря на то, что эти лица казались вполне реальными, они, тем не менее, были персонажами романа. Может, даже персонажами трилогии.
Я понимала эту женщину, хотя ее действия были прямо противоположны моим. Благодаря им она имела возможность не только слушать музыку, но и получала радость, находясь целых два часа там же, где находился он. В моем сне она попыталась даже проникнуть в его гостиничный номер. Улучив момент, она схватила с доски портье ключ от его номера. В каком это было городе и в какой гостинице, я не знаю. Мне, вообще, хотелось бы лучше запомнить этот сон. Но я помню, что отчетливо ощущала ее необоримую одержимость. И, как бывает только во сне, я чувствовала каждый удар ее сердца. Она поднялась на лифте на верхний этаж и по толстой ковровой дорожке пробежала по длинным коридорам. Неожиданно она вставила ключ в замочную скважину двери, на которой не было номера. На всех остальных дверях были изящные медные дощечки с номером, а тут — ничего.
Когда дверь открылась, оказалось, что за нею находилась сцена, на которой, естественно, спиной к женщине, сидел целый оркестр. Музыканты ждали дирижера. Перед ними темнел концертный зал, в котором сидели несколько сотен зрителей. У зрителей в первом ряду блестели глаза, у одной дамы навязчиво позвякивала серебряная брошь, приколотая к платью.