Военрук, не выпуская болтающегося, как набитая ватой тряпичная кукла, биолога, вставил в блестящую замочную скважину и быстро повернул ключ. Как только раздался характерный щелчок, он резко распахнул дверь, и несчастный Виталий Алексеевич, даже пребывая в состоянии болезненного безволия, отшатнулся с хриплым вскриком. Перед учителями была лестница в подвал, а ниже ее начала – ступенек на десять – клубилось то самое ужасное черное марево с багровыми вспышками, которое учитель биологии уже сегодня видел. Только тогда это был всего лишь неприятный фантом, а сейчас черный туман дышал жизнью, энергией, ненавистью и какой-то всепоглощающей жаждой. Но страшнее всего было даже не то, что его кошмар обрел плоть, и не то, что в происходящем не было ни крупицы от рационального привычного мира, и не то, что он сам был не в состоянии пошевелиться, чтобы убежать или просто упасть в обморок, самым страшным для Виталия Алексеевича было то, что в середине черного тумана покачивалась фигура девочки. Глаза ее были широко открыты, но казались совершенно стеклянными, руки и ноги безвольно висели, как у марионетки. Все тело ученицы (а Личун знал, что это одна из учащихся школы, более того, он вел в ее классе и химию, и биологию) то погружалось в клубы черного дыма, то снова возникало на поверхности, будто покачиваясь в воде. И очерчивая ее силуэт, беспрерывно мерцали темно-красные вспышки, будто удары сердца.
«Как же ее зовут? Как зовут?» – беспрерывно крутилось в голове биолога, будто только этот вопрос мог исправить ситуацию и развеять длящийся уже целую вечность кошмар.
– Это… кто это? – еле выдавил из себя он, все еще пребывая в каком-то предобморочном состоянии.
– Я бы спросил – что, а не кто, – подал голос военрук.
В эту секунду темное марево рванулось вперед, и Личун увидел, как раскрылся рот девочки в беззвучном крике, а ее стеклянные глаза вдруг наполнились жизнью и болью. Темные клубы уже коснулись лица учителя биологии, когда Горбунов резко захлопнул дверь и снова щелкнул замком. Железные пальцы разжались, и Виталий Алексеевич был готов осесть на пол от ощущения полного своего бессилия перед происходящим, но тело и здесь подвело его, оставшись стоять, как ни в чем не бывало. А на коже, где до него дотронулось это черное нечто, сохранилось невероятно омерзительное ощущение прикосновения, которое было каким-то ни на что не похожим, но от одного воспоминания о котором все волоски на голове и руках биолога вставали дыбом. Военрук тем временем обернулся к своему коллеге. В его лице не было ни тени улыбки, злорадства или издевки. Вообще никакого выражения не было на лице Горбунова – оно было пустым и мертвым.