Как только гости удалились, Диана Кинг направилась к единственному оставшемуся на поле боя Камерону.
– Что они сотворили с Дугом? – спросила она.
Владения Кинга, ибо только так и можно было их именовать, лежали в границах 87-го участка. Если строго придерживаться фактов, то размещались они на самой границе этой территории, ибо за ними петляла своими изгибами река Харб. Поддерживаемые в девственном состоянии, земли Кинга представляли собой часть крупного земельного участка, расположенного между излучиной реки и воображаемой линией, проходящей по центру Хамилтон-Бридж. На этом участке было две или три дюжины чем-то похожих друг на друга строений, которые казались попавшими сюда из другой эры. Удивительным образом они придавали ультрасовременному городу некий налет сельской патриархальности и вместе с тем казались заброшенными сюда из будущего. Эта часть города была известна всем и каждому, за исключением проживающих здесь счастливчиков, под названием Клуб. Сами же обитатели этого района называли его Смоук-Райз. Название это они произносили весьма небрежно, отлично понимая при этом, что название это свидетельствует об их богатстве и принадлежности к кругу избранных; они отлично сознавали, что Смоук-Райз представляет собой по существу город внутри города. Даже само его географическое положение, казалось, подтверждало это мнение. С севера район был ограничен рекой Харб. С юга – непроходимой шеренгой тополей, вы саженных вдоль автострады Ривер-Хайвей, – все это делало Смоук-Райз неприступной крепостью для остального города, если не для всего остального мира.
Южнее автострады лежала кокетливая Сильвермайн-Роуд – дальний и богатый (но не столь богатый) родственник Смоук-Райз. Еще дальше к югу от Сильвермайн-Роуд с выходящими на нее доходными домами неутомимый путник встретился бы с первыми признаками коммерциализации – переливающимися огнями неоновых реклам, ночными ресторанами, кондитерскими, кричащими красками светофоров на Стеме, который, подобно обагренному кровью кинжалу, пронизывал территорию участка. К югу от всего этого великолепия шла Эйнсли-Авеню и переход от богатства к бедности здесь был еще не столь резок – дома сохраняли кое-какие остатки былого достоинства. Так цилиндр на голове нищего музыканта мог бы похвастаться тем, что он некогда знавал лучшие времена. А еще дальше шла Калвер-Авеню, и перемены здесь были явными и разительными, обрушивая на нашего путника все прелести обнаженной нищеты жалким видом облупленных зданий, покрытых городской копотью фасадов, глядящих в небо, маленькими и грязными барами, притаившимися между жилыми домами, крохотными церковками, приглашавшими прохожих зайти и помолиться. И все это продувалось насквозь ледяным ветром, не менее мрачным и холодным, чем дыхание ледяных просторов тундры.