Отныне — никаких разрушений. Лучше она сама отдастся на растерзание этому зверю, чем позволит ему вырваться наружу, чтобы пожирать все вокруг.
(назад! назад!)
Наконец-то энергия стала утрачивать свой запал, свою… свою способность к самогенерации. Начался распад. Все вокруг было окутано густым белым паром; пахло прачечной. Угрожающе шипел и пузырился невидимый пруд.
(НАЗАД!)
Опять всколыхнулась мысль об отце, и боль утраты пронзила ее с новой силой: мертв… он мертв… эта мысль словно еще больше растворила энергию, и вот уже шипенье пошло на убыль. Мимо нее величественно проплывали клубы дыма. Потускневшей серебряной монетой висело над головой солнце.
Это я его таким сделала — мелькнуло в голове неожиданное — и тут же: нет… не я… это пар… туман… вот рассеется…
Но в глубине души она вдруг почувствовала, что стоит ей захотеть, и она это сделает с солнцем… со временем.
Сила ее раз от разу возрастала.
Все эти разрушения, этот апокалипсис, обозначили поток сегодняшних ее возможностей.
А сколько еще в потенции?
Чарли упала в траву и дала волю слезам; она оплакивала отца, оплакивала тех, кого убила, даже Джона. То, чего хотел для нее Рэйнберд, было бы скорее всего ее спасением… и все же, несмотря на смерть отца, несмотря на разрушительную лавину, которую она вызвала на свою голову, в ней билось желание жить — всем существом она молча и цепко хваталась за жизнь.
Так что в первую очередь она, наверно, оплакивала себя.
* 24 *
Сколько она пробыла в такой позе — на коленях, голова, охваченная руками, уткнулась в траву, — Чарли не знала; ей даже показалось, что она — возможно ли? — задремала. Как бы там ни было, когда она очнулась, солнце светило ярче и стояло западнее. Пар, висевший над прудом, разметало в клочья и разогнало легким ветром.
Чарли медленно поднялась и осмотрелась.
В глаза бросился пруд. Еще бы немного и… конец. Отдельные лужицы поблескивали на солнце, точно стеклярус, разбросанный в жирной грязи. Как куски яшмы в ржавых прожилках, валялись там и сям перепачканные илом листы кувшинок и водоросли. Кое — где дно высохло и потрескалось. В грязи виднелись монетки и какой-то ржавый предмет — то ли длинный нож, то ли лезвие от газонокосилки. Трава по берегу пруда обуглилась.
Мертвая тишина, нарушаемая лишь сухим потрескиванием огня, повисла над территорией Конторы. Папа сказал ей: пусть узнают, что такое война; это ли не поле боя? Яростно горели конюшни, амбар, ближайший особняк. От второго особняка остались дымящиеся руины; можно было подумать, что в него угодила огромная зажигательная бомба или снаряд «фау», изобретенный в конце второй мировой войны.