— Всю-то душу ты мне измотала, Нина, всю,— говорил дядя Вася. Голос его вздрагивал, слова вылетали как всхлипывания, как причитания.— Всего-то ты меня наизнанку вывернула. Всего! — При этом дядя Вася криво, морщинисто сжимал щетинистое лицо и горько мотал головой.
— Ну уж и всего,— вяло отозвалась мать.
— Д-а-а, всего-о-о! — пьяно загундосил дядя Вася и забодал воздух, как будто хотел брыкнуть какую-то помеху.— Ты что думаешь, я не помню, как мы с тобой гуляли, как цветы вместе нюхали? Все как у людей, все на мази уже было. А ты-то с Колькой спелась.— Дядя Вася скрипнул зубами, замолчал и хмуро добавил: — И чево ты в нем нашла, Нина, чево? Кожа да кости, шкет, а не мужик. По сравнению со мной-то, а, Нина?
— Ты, Вася, не ходил бы к нам больше. А то люди чего-нибудь подумают, да и перед ребятами стыдно уж.
— Стыдно! — Дядя Вася пристукнул кулаком по столу, от чего звякнули миски.— А мне не стыдно за тобой с сосунков бегать! Нюрку свою ненавижу. К тебе ехал с войны, к тебе, а не к ней! Понимаешь? У меня с ей, заразой, детей даже нету. Ненавижу-у-у!
— Ну а что я поделаю? — как-то опустошенно, устало сказала мать.— Не люблю я тебя, Василий. Вот и все тут.
Дядя Вася вымученно и брезгливо поглядел на недопитую бутылку с самогонкой, обхватил ее огромной волосатой пятерней. Потом медленными бульками наполнил граненый стакан, вылил одним махом в рот, судорожно и брезгливо глотнул.
— Не любишь, значит,— Кошелев ссутулился, съежился, сунул меж коленей свои ладони.— Знаю, что не любишь. Всю жизнь знаю.— Помолчал и, набрав в грудь воздуха, как перед нырком, жестко добавил: — Вот за это я рассчитался с твоим Колькой.
— Ты чего это, Вася, говоришь такое, где ты это с ним рассчитался?
— Свела судьба. Вместе воевали, вместе и в плен попали.
— А чего же ты раньше-то молчал? — Губы у матери затряслись.— Ну и что же дальше-то?
Дядя Вася склонил голову набок, как-то выпрямился, подбоченился даже, зло схватил опять бутылку и прямо из горлышка плеснул в себя остатки.
— А то и было дальше, что хорохорился он там много. Все сидят и не рыпаются, я, Васька Кошелев,— дядя Вася стукнул кулаком по груди и отбросил руку назад,— сижу как клоп в щели. Головы не поднять, расстрелы сплошные да крематории. А он самый хитрый будто: бежать надо, бежать! Куда бежать, когда — Франция? А он по ночам мне шепчет: «Сопротивление, мол, партизанить будем!» Вот, думаю, шкет, петушится. И тут первым быть хочет! Потом, гляжу, сбил он с панталыку еще двоих — чеха и болгара. Братья-славяне.— Щетина на щеке Кошелева опять сморщилась, он хмыкнул: — Поотговаривал я их сначала, а потом думаю: нет, славяне, ни вам не бывать, ни мне. Ну и шепнул одному человечку. Тот уж сообразил что к чему. Тепленькими их и взяли, пикнуть не успели.