— Она совершенно уверена, что ты надежно присмотришь за мной, — успокоила ее Вада.
— Ну конечно, я смогу это сделать, — согласилась Чэрити уже более спокойно.
— Когда мы приедем, пожалуйста, Чэрити, позаботься, чтобы я могла заказать себе гардероб, — продолжала Вада. — Мы взяли с собой очень мало вещей только потому, что остальное собирались приобрести в Париже.
— Хорошо, мы так и поступим.
Глядя на Чэрити, сидевшую против нее в железнодорожном вагоне, Вада думала, что более уважаемой дуэньи просто не бывает.
В черном платье, которое она всегда носила с маленьким белым воротничком, с седыми волосами, зачесанными назад с квадратного лба, в простенькой шляпке без полей, красовавшейся на ее голове, Чэрити была олицетворением строгости и всего того, что в американских семьях принято уважать.
Ребенком ее подкинули на ступеньки детского приюта, где ей дали, с неосознанной жестокостью, имя Чэрити — «сострадание», чтобы она никогда не забывала о проявленном к ней милосердии.
Лофтус Хольц щедро помогал многим детским заведениям и приютам; в одном из них воспитывалась Чэрити.
Она была умной и работящей. Девушку взяли в дом его матери, а когда он женился, Чэрити стала личной горничной молодой миссис Хольц.
Чэрити обожала Ваду с первых дней ее появления на свет, и Вада отлично знала, что Чэрити будет не только о ней заботиться, но и надежно защитит в любой беде.
Чтобы поднять настроение, Вада сказала:
— Ну и повеселимся же мы в Париже, Чэрити! Ты покажешь мне все самое интересное, — все, что осматривала вместе с мамой. Мне бы не хотелось что-нибудь упустить.
— Ваша мать никогда не увлекалась достопримечательностями, — объяснила служанка. — Она больше думала о пикниках с важными, высокомерными француженками, о своих бриллиантах, которые надевала в оперу, и о ресторанах — здесь они более изысканны, чем у нас дома, в Америке.
— Боюсь, мне не удастся их посетить, — с сожалением сказала Вада.
— Да, действительно, вы не сможете взять меня с собой в ресторан, — заметила Чэрити. — Двух женщин без сопровождающего туда не пустят.
— Ну и ничего страшного, — ответила девушка, — мы позволим себе все остальное. Мне, например, очень хочется попасть на самую вершину Эйфелевой башни.
— Когда я здесь была в последний раз, ее еще строили.
— Я знаю, — ответила Вада. — Ее открытие приурочили ко Всемирной выставке в 1889 году. В путеводителях по Парижу пишут, что она символизирует творческую мощь и великолепные возможности зодчих и инженеров Франции; ее высота — 984 фута.
— Может быть, и так, — серьезно произнесла Чэрити. — Раньше здания строили не такими высокими.