принципа удовольствия, более того, именно принципом удовольствия оно и объясняется. В 1923 году, тогда еще не совсем умело, я определил влечение как желание вновь пережить удовольствие
[47]. Таким образом,
в рамках принципа удовольствия гипотеза о навязчивом повторении является важным теоретическим допущением. Однако принцип навязчивого повторения был сформулирован как находящийся
по ту сторону принципа удовольствия, как гипотеза для объяснения фактов, для истолкования которых принцип удовольствия якобы был недостаточен. Однако клиническим путем не удалось доказать, что навязчивое повторение является
первичной тенденцией психического аппарата. Этот принцип должен был что-то разъяснить, но он сам оказался необоснованным. Он склонил многих аналитиков к гипотезе о надындивидуальной «ананке». Для объяснения стремления к восстановлению состояния покоя эта гипотеза была излишней, потому что это стремление полностью объясняется функцией либидо вызывать разрядку, а также либидинозной тоской по утробе матери. В каждой сфере влечения эта разрядка есть не что иное, как создание первоначального состояния покоя, и содержится в самом понятии влечения. Заметим в скобках, что и гипотеза о биологическом стремлении к смерти становится излишней, если подумать о том, что физиологическая инволюция организма, его медленное отмирание, начинается, как только ослабевает функция полового аппарата, источника либидо. Следовательно, причиной умирания является не что иное, как постепенное прекращение функционирования жизненно важных аппаратов.
Можно утверждать, что разрешения требовала прежде всего клиническая проблема мазохизма, приведшая к неудачной гипотезе о влечении к смерти, о навязчивом повторении, находящемся по ту сторону принципа удовольствия, и о потребности в наказании в качестве основы невротического конфликта. В полемике с Александером[48], который на этих предположениях построил целую теорию личности, я попытался установить для учения о потребности в наказании надлежащие рамки, но в вопросе о воли к страданию сам опирался на старую теорию мазохизма как последнюю возможность объяснения. Вопрос, почему люди стремятся к неудовольствию, т. е. каким образом оно может превратиться в удовольствие, уже витал в воздухе, но тогда я ничего не мог сказать по этому поводу. Также и гипотеза об эрогенном мазохизме, о специфическом предрасположении эротики ягодиц и кожной эротики воспринимать боль как приятную (Задгер) была неудовлетворительной; ибо почему эротика ягодиц, соединившись с ощущением боли, может доставлять удовольствие? И почему мазохист воспринимает как удовольствие то, что другие люди, когда их били, воспринимали в той же самой эрогенной зоне как боль и неудовольствие? Фрейд сам частично разрешил этот вопрос, выявив в фантазии «ребенка бьют» изначально приятную ситуацию: «Бьют не меня, а моего соперника»