* * *
Я встретился с этим арестантом тоже на каторге. Ему было лет 67. Он уже был почти вольным арестантом и находился вне тюрьмы. Как-то в июне месяце я заехал в эту тюрьму, где находился этот арестант и пошел посетить арестантские землянки и вот, между прочим, вхожу в ту землянку, где жил этот узник. Он меня, как и остальные, принял с большою любовью. Из землянки мы вышли и сели недалеко от этих землянок на свежую траву, под открытым небом. Арестант начал говорить мне о том, как он жил на Коре и как его Разгильдеев, начальник Коры, чуть не затравил собаками. К нам подошли другие арестанты, подошли и арестантки, их сожительницы и жены, тоже сели около нас и вот, прежде слушали дедушку, а потом по очереди каждый арестант и каждая арестантка что-нибудь рассказывали из своей собственной жизни. Дедушка говорил следующее:
— Я был лет двадцати пяти, еще не женатый, гуляли мы, значит, на свадьбе, да и подрались в пьяном виде и ненароком я ударил своего свата по голове и сразу его убил. Вот меня-то, значит, и сослали на Кору. На Кору я около года шел почти всю дорогу скованный. Мало, где приходилось ехать на подводах. Когда я пришел на каторгу, то в это время назначили нового к нам начальника, вот, значит, этого Разгильдеева. Зверь был, а не человек. Я у него был кучером. Батюшка, я был у него самым любимым, и, Вы знаете: три раза меня он сек плетями, один раз своими собаками травил. (Арестант заплакал).
— За что он так с тобой поступал? — спросил я.
— Один раз в свое время не накормил его собак, а в другое время я поехал с ним на Нерчинский завод и не подковал одного коня, вот за что. Клянусь Богом, — продолжал свой рассказ арестант, — мы несколько раз собирались убить его или поджечь его флигель. Ведь, Вы, батюшка, только подумайте, что он с Нами делал. Он, бывало, заставит арестантов копать канаву. Смотришь, дает распоряжение: таких-то и таких-то арестантов в живых зарыть в эту канаву, и зарывали нашего брата. (Арестанты плачут). Каждый день то он вешал нас, то травил собаками, то живых закапывал в землю. Вы знаете, батюшка, Коринские поселки стоят на гробах и могилах несчастных арестантов, погибших от этого зверя. Мы нанимали священника одного, чтобы он ежедневно по нем служил панихиду. Нам кто-то сказал, что если кто будет служить панихиду за живых, то он долго не проживет. Он бывало задаст нам какую работу и мы должны от такого-то часа до такого-то обязательно сделать, а если почему-либо хотя немножечко останется от этой работы не выполнено, сейчас этих арестантов сечь, и секут их так, что смотришь — потащили из сарая на руках, а то и тут же закопали! Проводил он одно шоссе через лес, и, Вы можете себе представить, что эта дорога вся была залита кровью арестантов и усеяна их костями. Это был не человек, а зверь; и еще какой зверь! Кора — это место одних мучеников. Он с нами не церемонился. Бывало, какой-нибудь надзиратель или его няня шепнут ему на ухо на какого-нибудь арестанта, смотришь — его уже секут, слышишь — его уже собаками травят, а там десять, двенадцать арестантов живыми закапывают в землю, а там пять, восемь человек уже вносят на жердочках. О, Боже! Где этот зверь родился, и кто его родил, как его сырая мать-земля еще держала на белом свете! Ведь он десятки тысяч погубил нашего брата. Правда, и из нас есть некоторые, что их нужно наказывать, но только наказывать, а не губить, а ведь он виновных и не виновных душил нас, как каких-нибудь гадюк. А, Вы знаете, батюшка, сколько невинных-то душ среди нас находится, и они, бедные, так же погибли под его рукой, как и виновные. Я, батюшка, думаю, что эта Кора — второй Киев: в Киеве святые мощи, и на Коре поживают мощи невинных мучеников-арестантов.