Утренний кофе пили в номере Раисы.
Кто-то постучал в дверь.
— Странно.
Оба они переглянулись, и она прочла в его глазах нехороший страх.
— Да? Вы думаете?
Она нарочно сказала ему «вы». Он встал и пошел к двери. Она проводила его насмешливым взглядом, потом крикнула.
— Постойте! Это мой номер, и я отворю сама.
Она встала из-за стола.
— Но что должна я «ей» сказать?
Стук повторился.
— Нет, это не она, — уверенно сказал Петровский.
Раиса подошла к двери и крикнула, поправляя волосы:
— Войдите.
Дверь приоткрылась.
— Телеграмму господину Петровскому.
Раиса взяла ее и брезгливо протянула ему. Петровский не понимал, на что она сердится. В этом было неприятное, мелко-женское. Ведь не мог же он уехать в Петроград, не указав точного адреса для корреспонденции?
Во все время, пока он распечатывал и читал телеграмму, Раиса, сидя за столом, иронически его наблюдала.
Петровский прочел:
— «Целую и крепко обнимаю. Спокойна. Знаю, что ты мой. Варюша».
— Можно?
Раиса протянула руку за телеграммой.
Это было тоже чересчур по-женски. Он медлил, аккуратно складывая телеграмму.
— Значит, нельзя?
В глазах была насмешливая просьба.
— Телеграмма совершенно пустая, как и следовало ждать… от Варюши, — сказал он.
— Значит, тем более… Или, может быть, ты считаешь это за навязчивость с моей стороны?
Виски ее порозовели. Она опустила руку.
— Да, конечно, ты прав. Какое основание я имею рассчитывать на подобную твою откровенность?
Пальцы, которыми она открывала края кофейника, дрожали. Она попробовала улыбнуться.
— Я соглашаюсь, что была бестактна.
— Пожалуй, если хочешь, прочти.
Он протянул ей телеграмму.
— О, нет! С какой стати?
Подумав, он спрятал телеграмму в карман и, подойдя к Раисе, хотел ее обнять и поцеловать ее руку.
Она осторожным движением плеч освободилась.
— Знаешь, нет… не надо сейчас… Конечно, это нехорошо. Я это сознаю. Это мелочность.
В глазах ее стояли неподвижные слезы.
— Вот видишь, я какая? Но ведь я же предупреждала тебя еще вчера, что я нехорошая. Я не хотела тебя обмануть. Если хочешь, ты можешь меня бросить, но я знаю, что я лучше не буду.
Она встала, отошла к окну и так стояла неподвижно, глядя на Невский. По временам она подносила одну руку к лицу. Плакала. Как жаль! Это так мало походило на вчерашнее.
— Дай мне телеграмму, — наконец, сказала она, внезапно повернувшись.
Лицо ее, лукаво и вместе извиняясь, улыбалось.
— Видишь, какая я дурная, но я предупреждала тебя.