— Я прошу вас сообщить мне точно номер дома и квартиры, — крикнула она в телефон.
— Ах, судариня, насколько одинаково устроен человек! Это же поразительно. Вы не поверите, что, на девять десятых, каждая дама в таком случае спрашивает подробно адрес. Именно адрес! И зачем вам подробный адрес, когда вы, все равно, сами не можете и не должны ни ездить туда, ни писать? Это же праздное любопытство, судариня, осмелюсь вам сказать.
— Прошу вас меня не учить. Почем вы знаете, может быть, я намерена что-нибудь предпринять.
— Вот! Смотрите, что они говорят… Ай, ай, ай! Как легко погубить хорошо начатое дело. И что вы получите от того, что птичка будет спугнута, вспорхнет и улетит?
— Я не настолько состоятельна, чтобы платить вам пожизненную ренту, — сказала Варвара Михайловна.
Вдруг сделалось гадко и страшно.
— Я намерена с этим покончить. Вы слышите меня?
— Судариня, я слышу вас. Я очень слышу. И я даже больше слышу вас, чем вы сами слышите себя. И я бы хотел не слышать того, что слышу. Вы меня понимаете?
Он нахально рассмеялся.
— Когда вам приходят такие мысли, вы гоните их вон, с черного крыльца. Эти мысли никогда не доводят нас до добра.
Ну, это дичь! Почему же она не должна знать номер дома и квартиры? Это во всяком случае малодушие.
— Я требую, чтобы вы мне сказали.
— Судариня, я бы не хотел вам этого сказать из личного добра к вам. Есть вещи, которых нам лучше не знать.
— Например?
— Например? Как вы любите ставить человека в тупик! Но я вам скажу например. Например, зачем нам нужно знать, в каком магазине находится сейчас тот гроб, в котором нас немного погодя отнесут на кладбище?
Ее спину и плечи охватывает озноб. Сердце внезапно неровно ударяет, точно в гадком предчувствии. Но она не может противиться желанию.
— Говорите. Я записываю.
— Но вы дайте, по крайней мере, слово, что не станете ничего предпринимать без меня. Судариня, я говорю: без меня. О, судариня, я искренно желаю вам добра.
Это ее немного трогает.
— Я согласна, согласна.
Он говорит, и голос у него неуверенный и заглушенный:
— Тринадцать, тридцать три. Вот, судариня, я вам сказал.
…Тринадцать, тридцать три. В этих цифрах что-то пугающее, черное, предопределенное.
Тринадцать, тридцать три… Почему именно — тринадцать, тридцать три? О, этого можно не записывать. Она смеется вслух и ловит себя на этом смехе. Но никто не слыхал. Хочется упасть лицом вниз, рвать волосы, и, рыдая, громко кричать на весь дом:
— Тринадцать, тридцать три! Знайте все!
Хочется пожаловаться на весь мир, что иссякли силы, бодрость, терпение. Пусть придут все, свяжут ей руки и куда-нибудь увезут, потому что она теряет рассудок.